Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
– Захворать не беда. К больному человеку доктора можно позвать, а тут никакой доктор не поможет…
Сулейман вдруг резко остановился посреди комнаты и сильно хлопнул кулаком по ладони.
– И кто бы мог подумать… га… Зять Уразметова!.. Чем так обидеть человека, лучше бы своим автомобилем задавил его… Нет, я не я буду, если сию же минуту не отправлюсь к нему. Я ему в глаза грохну, кто он такой! Это для других он директор, а для меня… Он меня отцом называет, а коли так, – пусть соизволит выслушать отцовское слово!
Иштуган слышал
– Послушай, отец, а может, это простое недоразумение?
Сулейман-абзы, воспринимавший всякую обиду, нанесённую Матвею Яковлевичу, как свою собственную, вскипел:
– Недоразумение?! Га… хорошенькое недоразумение. Говорить с человеком и не узнать его… Тысячу лет, что ли, прошло, как они не виделись?
– Что за спор? – спросила, распахивая обе половинки двери, Гульчира. Она только что вернулась с учёбы и завязывала нарядно вышитый девичий передник. На смуглом лице её сияла улыбка.
Увидев дочь, Сулейман-абзы тотчас умолк. Иштуган объяснил сестре, чем расстроен отец.
– Что ж, отец, удивляться, он ведь и к нам ещё не заглядывал, – без особого огорчения, всё так же сияя улыбкой, сказала Гульчира.
Но Сулейман не собирался сводить это дело к простому недоразумению.
– Мы, дочка, другая статья. Мы свои люди, придёт время – сочтёмся, а Матвей Яковлич…
– А за это, отец, прежде всего тебя следовало бы побранить. То всё вместе-вместе, а в самый нужный момент оставил его одного.
Старый Сулейман молча с укоризной посмотрел на дочь.
– Да будь я там!.. – сжал он кулаки.
Иштуган с Гульчирой растерянно переглянулись, увидев, как страшно изменился в лице их отец. Но Сулейман, переборов себя, опустил сжатые кулаки и сказал как только мог тише:
– Ладно, сынок, спрашивай, о чём хотел посоветоваться, и закончим на этом… Сейчас невестка вернётся. А ты, Гульчира, иди накрой на стол.
Иштуган подождал, чтобы отец немного успокоился, и стал объяснять устройство приспособления, которое надумал. Хлопнула наружная дверь. Пробежала Нурия, и тотчас по коридору разнёсся её звонкий радостный голос:
– Марьям-апа вернулась!
Иштуган, выйдя навстречу жене, помог ей снять пальто. Стесняясь ли своего положения, – она была в широкой блузе, какие носят беременные женщины, – или потому, что устала, поднимаясь по лестнице, Марьям не зашла в свою комнату, где сидел свёкор, а прошла на кухню, к девушкам.
Сулейман, с большим уважением относившийся к невестке, частенько говаривал своим дочерям наполовину в шутку, наполовину всерьёз:
– Смотрите вы у меня, Сулейманова кровь, знаю я вас – на камень наступите и из того воду выжмете… Если хоть пальцем тронете невестку, даю одну из своих голов на отсечение, не ждать вам от меня добра.
Когда Марьям забеременела, Сулейман ещё внимательнее, ещё бережнее
– Га!.. И мне пора стать наконец дедушкой, отрастить бороду. Мать ваша так и померла, не увидев в своём доме внуков. Ну, уж я-то не умру… дождусь внука. Мне внук во как нужен!
Но первые два ребёнка Марьям умерли, едва появившись на свет. Потому Сулейман теперь не очень шумел, но в душе мечтал, чтобы невестка народила ему мальчиков, которые ввели бы рабочую династию Уразметовых в коммунизм, мечтал, пока жив, заложить в их души необходимую «рабочую закалку».
За стол семья Уразметовых села, как всегда, в полном сборе. Перебрасываясь заводскими новостями, ели традиционную татарскую лапшу. Усерднее других отдавал должное стряпне Нурии Ильмурза. Нурия, сияя от удовольствия, то и дело подливала ему лапши в тарелку.
Сулейман, любивший обычно посидеть за столом, – это был единственный час, когда он видел всех своих детей вместе, – сегодня торопился скорее закончить с обедом. Переодевшись, он ушёл.
– Пошёл учить уму-разуму джизни, – сказал, посмеиваясь, Ильмурза. – Читайте молитвы, не то вернётся и спать нам не даст.
Но никто не подхватил его шутки. А Нурия, когда ушли старшие, сказала Ильмурзе, собирая посуду:
– Не смей насмехаться над отцом, за собой лучше смотри, буфетчик.
Ковыряя в зубах зубочисткой, Ильмурза сказал с усмешкой:
– Э-э, сестрёнка, тебя замуж не возьмут, непорядок на столе! – И пошёл на кухню следом за мгновенно зардевшейся Нуриёй, которой пришлось вернуться за забытой на столе ложкой. – Не сердись, Нурия, – не унимался он, хоть и видел, что сестра дуется на него. – Пойдёшь со мной в кино? А то, хочешь, куплю билет в кукольный театр.
Когда Ильмурзе хотелось позлить Нурию, он обязательно говорил о кукольном театре, чтобы подчеркнуть, что она ещё ребёнок в его глазах.
– В кукольный театр!.. В медвежий цирк с удовольствием пошла бы, только билеты купи. А то всё обещаниями отделываешься!.. – И, поцеловав Марьям, наливавшую горячую воду, чтобы мыть посуду, и сказав, что справится одна, Нурия чуть не насильно увела невестку из кухни.
– Иди отдохни, Марьям-апа. Устала…
Ильмурза курил у открытой форточки.
– Нуркай, скажи, – спросил он, глядя на окна кухни в тёмный провал двора, – ведь ты меня не любишь?.. В этом доме никто меня не любит, верно?
В тоне, каким сказал это Ильмурза, сестра уловила необычную нотку. Быстро обернувшись, изумлённая Нурия воскликнула:
– Что ты говоришь, Ильмурза? Как мы можем не любить тебя? Если когда поругаем, так это совсем не значит, что не любим…
Склонившись над тазом с горячей водой, она внимательно присматривалась к брату. Какой-то странный сегодня Ильмурза. Нет на лице обычной холодноватой насмешливой улыбки, он, кажется, даже немного задумчив и грустен нынче. С чего бы это? Неужто из-за того, что отец поругал? Но ведь ему не в новинку выслушивать выговоры отца.