Избранные произведения. Том 3
Шрифт:
На мостике стояли командир Шаховский и штурман. Широкоплечий капитан-лейтенант, крепко расставив ноги, оглядывал горизонт, изредка обмениваясь со штурманом отрывистыми фразами.
Там же находился смуглый юноша. Это был вахтенный сигнальщик Галим Урманов. Он ушёл на фронт добровольцем, так и не успев закончить училище. Его направили на подводную лодку. В душе Галим был рад этому назначению. Наконец-то и на его долю выпали серьёзные испытания, к которым он готовил себя ещё со школьной скамьи. Что бы сказал сейчас маленький комсорг
Как пристально не всматривался Галим, горизонт был пуст. Неужели корабль вернётся на базу, так и не встретив ненавистного врага? От нетерпения и досады ему даже чудилось, что виноваты во всём Шаховский со штурманом – слишком они медлительны и спокойны. Будь командиром корабля он, Урманов, ни одному вражескому транспорту не уйти бы от наказания.
Как и все краснофлотцы, Урманов с минуты на минуту ожидал сигнала атаки. Вместо того изо дня в день в центральный пост повторно передаётся: «Горизонт чист».
В воздухе послышался приближающийся шум моторов. Из облаков вынырнули немецкие самолёты.
Лодка быстро погрузилась.
Галиму казалось: самолёты вот-вот начнут забрасывать лодку бомбами.
Он почувствовал стеснение в сердце и с трудом подавил инстинктивное желание втянуть голову в плечи. Обожжённое морскими ветрами смуглое лицо Галима будто сразу потускнело. «До чего же томительно долго падает бомба!»
Но подлодка спокойно продолжала путь.
Недовольный своей вахтой – опять простоял «впустую», никаких встреч и на этот раз, – Галим вошёл в отсек, не раздеваясь лёг на откинутую койку и, положив голову на скрещённые руки, крепко зажмурил глаза.
В соседнем отсеке весёлый моторист потешал слушателей какой-то забавной историей. Галим с раздражением прислушался. Он еле удержался от резких слов, негодуя, как это люди могут в такие минуты переливать из пустого в порожнее.
С вахты вернулся парторг главстаршина Андрей Верещагин, огромного роста моряк с некрасивым, но приятным лобастым лицом и всегда наголо выбритой головой, не первый год плававший на подлодке. Человек широкой и крепкой кости, он долго ворочался с боку на бок, примащиваясь на короткой, не по его богатырскому росту, койке.
Урманов лежал молча.
– Ты что мрачен, как демон? – обернулся Верещагин к Галиму.
– А с чего мне, собственно, веселиться? Фашисты топчут нашу землю, а мы, славные моряки… Эх, не стоит и говорить… – сказал Галим с досадой.
– Тебе, я вижу, очень невтерпёж топить фашистов?
Не столько в словах, сколько в тоне Верещагина Урманов уловил скрытую усмешку.
– Ну что ж, что невтерпёж?! – отрубил он запальчиво.
Андрей, приподнявшись на локтях, пристально взглянул
– Ух, какой горячий…
Галим не успел ответить, – лодку, словно мяч, стало бросать из стороны в сторону. Близко рвались бомбы. Раздался сигнал боевой тревоги. Верещагин мгновенно вскочил на ноги. На лице главстаршины сквозь густой загар проступила заметная бледность. «Неужто он богатырь только внешне?» – мельком взглянув на него, с сомнением подумал Урманов.
В следующую секунду они уже бежали на боевой пост. Всё обошлось благополучно. Но что-то не давало Галиму покоя. Как только кончилась бомбёжка, Галим, не откладывая, в упор спросил:
– Товарищ главстаршина, а вы, похоже, боитесь смерти?
– С чего ты это взял? – В голосе Андрея прозвучало искреннее удивление.
– Просто увидел, что вы давеча во время бомбёжки побелели, как лист бумаги. Ну и подумал…
Верещагин недоумённо поднял широкие жёсткие брови.
– Говоришь, побледнел? Андрей Верещагин побледнел? – почти шёпотом произнёс он.
Галим выдержал его холодный, презрительный взгляд.
– Я правду говорю, товарищ главстаршина, – твёрдо стоял он на своём.
– Ты это действительно видел? – вдруг спросил Верещагин Галима и, не ожидая ответа, вышел.
«Неужели он лишь представляется смелым?» – глядя вслед Верещагину, подумал Урманов.
Если бы Урманов был менее горяч и имел возможность понаблюдать за собой со стороны, как наблюдают за посторонним человеком, он бы, конечно, вспомнил, каково пришлось ему всего час назад, когда лодка быстро погружалась, уходя от бомб. Но так уж бывает обычно, что человек, хорошо видящий слабости других, совсем не замечает их у себя. Скажи кто-нибудь ему такие слова, он, пожалуй, возмутился бы побольше Андрея Верещагина.
После завтрака, подойдя к Галиму и положив ему на плечи свои большие, тяжёлые руки, Верещагин сказал беззлобно:
– Эх и остёр же у тебя глаз, парень! И потом – умеешь резать правду-матку в глаза. Хвалю!
– Так меня учили – говорить только правду, – сказал Урманов резко. Но, видимо, тут же раскаявшись в своём тоне, негромко добавил: – Поверьте, я не хотел вас оскорбить, товарищ главстаршина…
Верещагин миролюбиво кивнул, провёл пальцем по пуговицам Галима:
– Но слушай: я тебе тоже должен ответить…
В это время в отсек вошёл мичман Шалденко. Он был старше Урманова лет на пять, не больше.
Верещагин и Урманов вскочили на ноги, приветствуя его.
– Садитесь, садитесь! – сказал Шалденко. – О чём разговор?
– Вот Урманов обвиняет меня в трусости, – объяснил совершенно серьёзно главстаршина.
– Да ну?.. – удивлённо протянул мичман, и на лице его под светлыми бровями выжидательно засветились большие серые глаза.
– «Вы, говорит, почему во время бомбёжки побледнели?»