Избранные сочинения. В двух томах. Том 1
Шрифт:
В самых диких местах, в самых беднейших деревеньках находили мы хорошие трактиры, сытный стол и чистую комнату с камином. За обед обыкновенно брали с нас двоих семьдесят су (около рубля двадцати копеек), а за ужин и ночлег — восемьдесят или восемьдесят пять су, что составит на наши деньги рубли полтора. Две вещи отменные приметил я во французских обержах: первое, что в ужин не подают супа, следственно on soupe sans soupe; второе, что на столе кладут только ложки с вилками, предполагая, что у всякого путешественника есть свой нож. — Нигде не видал я таких мерзостных надписей, как в сих трактирах. «Для чего вы их не стираете?» — спросил я однажды у хозяйки. «Мне не случилось взглянуть на них, — отвечала она, — кто станет читать такой вздор?»
В одном маленьком местечке нашли мы великое стечение народа. «Что у вас делается?» — спросил я. — «Сосед ваш Андрей, — отвечала мне молодая женщина, — содержатель трактира под вывескою «Креста», сказал вчера в пьянстве перед целым светом, что он плюет на нацию. Все патриоты взволновались и хотели его повесить, однако ж наконец умилостивились, дали ему проспаться и принудили его ныне публично в церкви на коленях просить прощения у милосердного господа. Жаль мне бедного Андрея!»
За две мили открылся нам Лион. Рона, которая снова явилась подле дороги, и в обширнейшем течении, вела нас к сему первоклассному французскому городу, отделяя Брес от Дофине, одной из пространнейших французских провинций, которую вдали венчают покрытые снегом горы, отрасли Савойских гигантов. — Издали казался Лион не так велик, каков он в самом деле. Пять или шесть башен подымались из темной громады зданий. — Когда мы подъехали ближе, открылась нам набережная Ронская линия, состоящая из великолепных домов в пять и шесть этажей: вид пышный! — У ворот нас остановили. Осмотрщик весьма учтиво спросил, нет ли у нас товаров, и после отрицательного ответа заглянул в каретный ящик, поклонился и отошел прочь, не дотронувшись до наших чемоданов. Мы въехали в набережную улицу — и я вспомнил берег Невы. Длинный деревянный мост перегибается через Рону, а на другой стороне реки рассеяны прекрасные летние домики, окруженные садами. Проехав мимо театра, огромного здания, остановились мы в «Hotel de Milan» (В «Миланской гостинице» (франц.). — Ред.). Четыре человека бросились отвязывать наши чемоданы, и в минуту все было внесено в дом, хотя нам еще не отвели комнаты. Трактирщица встретила нас с такою улыбкою, какой не видал я ни на немецких, ни на швейцарских лицах. К несчастию, все горницы были заняты, кроме одной, весьма темной. Приветливая хозяйка уверила нас, что на другой день отведет нам прекрасную. «Так и быть!» — сказали мы и оделись на скорую руку, чтобы идти в комедию. Между тем слуга, который прибирал комнату, желая украсить ее в глазах наших, уведомил нас, что в ней недавно жила чернобровая и черноглазая красавица, приехавшая из Константинополя.
В пять часов пришли мы в театр и взяли билет в партер. Ложи, паркет, раек — все было наполнено людьми. Вестрис, первый парижский танцовщик, в последний раз обещал веселить лионскую публику легкостию своих ног. Все шумело вокруг нас и над нами, как улей пчел. Необыкиовенная вольность удивила меня. Если в ложе или в паркете какая-нибудь дама вставала с своего места, то из партера кричали в несколько голосов: «Садись! Прочь! A bas! A bas!» Вокруг нас было не много порядочных людей, и для того уговорил я Беккера идти в паркет; но нам сказали, что там совсем нет места, и один молодой человек провел нас в ложу третьего этажа, где нашли мы даму и знакомца нашего, барона Баельвица, гофмейстера принцев шварцбургских, которые в тот же день приехали в Лион и остановились также в «Hotel de Milan». Дама предложила мне место подле себя, но я боялся потеснить ее и вошел в другую маленькую ложу, над самою сценою, где никого не было. Занавес поднялся; представляли комедию «Les Plaideurs» («Сутяги» (франц.). — Ред.). Я слышал только половину слов и не столько занимался пиесою, сколько теми людьми, которые беспрестанно приходили ко мне в ложу и опять уходили. Лишь только опустили занавес, со всех сторон высыпали на сцену актеры и актрисы в неглиже, танцовщики и танцовщицы, и проч. и проч. Одни обнимались или плясали, другие смеялись, иные кричали: «Новый спектакль!» Вестрис в пастушьем платье прыгал, как резвая коза. Музыка снова заиграла — все театральные герои рассыпались — занавес поднялся — начался балет — Вестрис показался — рукоплескания, как гром, раздались во всех концах театра. Правду сказать, искусство сего танцовщика удивительно. Душа сидит у него в ногах, вопреки всем теориям испытателей естества человеческого, которые ищут ее в мозговых фибрах. Какая фигура! Какая гибкость! Какое равновесие! Никогда не думал я, чтобы танцовщик мог доставить мне столько удовольствия! Таким образом, всякое искусство, подходящее к совершенству, приятно душе нашей! — Плеск восхищенных французов заглушал музыку. В положении страстного любовника, которого душа в томных вздохах сливается с душою любовницы, сокрылся Вестрис от глаз зрителей, поцеловал свою пастушку и бросился отдыхать на лавку. Играли еще комедию в один акт, самую пустую. Начался новый балет — Вестрис снова показался-и снова гремела хвала при каждом движении ног его. Между тем сели подле меня два человека, одетые по-дорожному. Вот разговор:
Один (оборотясъ ко мне). Подле нас в ложе сидит русский?
Я (взглянув в другую ложу). Один немец, другой датчанин, третьего не знаю.
Один. По крайней мере я имею честь говорить с русским?
Я. Я русский.
Другой. Быть не может; вы француз,
Я. Я русский.
Один. О! У вас в России живут весело. Не правда ли?
Я. Очень весело.
Один. Давно ли вы здесь?
Я. Около трех часов.
Один. Откуда вы приехали?
Я. Из Женевы.
Один. А! Прекрасный город! Что говорят там о Неккере?
Я. По большей части хвалят его.
Один. Куда вы едете?
Я. В Париж.
Другой. В Париж? Браво! Браво! Мы сейчас оттуда. Что за город! А, государь мой! Какие удовольствия вас там ожидают! Удовольствия, о которых здесь, в Лионе, не имеют понятия. Вы, конечно, остановились в «Hotel do Milan?» И мы там же. (Своему товарищу.) Mon ami, nous partons demain? («Мы завтра поедем?»)
Один. Oui.
Другой. Правда, надобны деньги…
Один. Что ты говоришь! Русские все богаты, как Крезы; они без денег в Париж не ездят.
Другой. Как будто я не знаю этого! Правда, можно и с небольшими деньгами жить весело, быть всякий день в театре, на гульбищах.
Один. Пять, шесть тысяч ливров в месяц — по нужде довольно. Ах! Я более издерживал!
Другой. Браво, Вестрис! Браво!
Один. Прекрасно! C'est dommage qu'il soit bete. Je le connois tres bien. («Жаль, что он превеликая скотина. Я его знаю».) Граф Мирабо имел дело, сказывают…
Другой. С маркизом…
Один. За что?
Другой. Маркиз зацепил его за живое в Национальном собрании. (Оборотясь ко мне.) Париж вам, без сомнения, полюбится. Вы можете проживать сколько вам угодно. Что принадлежит до моего товарища, то он жил слишком пышно. Надобно признаться, что Лизета тебе дорого стоила.
Один. А! (Зажмуривается и храпит.)
Я. Откуда вы, если смею спросить?
Другой. Мы из Лангедока, жили долго в Париже и теперь возвращаемся в Монпелье.
Один (просыпаясь). Браво, браво, Вестрис! (Стучит палкою в декорацию.) Он первый танцовщик во вселенной! (Задумывается и вздыхает.) Умирая, могу сказать, что я наслаждался жизнью, все видел…
Другой. Все видел и все испытал! Примолви это, мой друг! Ха! ха! ха!
Один. Mais oui, oui! (Да, да, конечно! (франц.). — Ред.) Правда! — Вы, верно, знаете того русского графа, который нынешнюю зиму провел в Монпелье?
Я. Графа Б*? По слуху.
Один. Он у меня обедал в загородном доме. (Задумывается и храпит.)
Другой. Вы, право, хорошо говорите по-французски.
Я. Извините, я говорю очень худо.
Один. (просыпаясь). Прекрасно! Очень хорошо!
Я. Вы очень снисходительны.
Один. Черный кафтан приличнее всего для чужестранца в Париже.
Другой. Черный шелковый. — Женщины у вас хороши?
Я. Прекрасны.
Один. О! Никто не знает женщин так, как я! Мы видали немок, италиянок (помолчав), гишпанок (помолчав), турчанок (помолчав), и прочих, и прочих.
Другой. О! Ты с ними очень знаком! Ха! ха! ха!
Один. Вы приехали водою?
Я. Извините.
Один. Итак, сухим путем! А как называется тот русский город, откуда можно ехать водою в Англию?
Я. Вы говорите, конечно, о Петербурге?
Один. Да, да! Жаль только, что у вас холодно. (Оборотясъ к своему приятелю.) Кучера отмораживают там бороды с усами. — Браво, браво, Вестрис!
–
Между тем вошел к нам в ложу Беккер и начал говорить со мною по-немецки.
Один (оборотясь к Беккеру). Вы немец?