Избранные труды по языкознанию
Шрифт:
X. Штейнталь, издатель и комментатор сочинений В. фон Гумбольдта по философии языка, хотя и посвящает особую главу вопросу отношения Гумбольдта к Канту, однако разбирает лишь проблемы общетеоретического характера. Но проблема языка в связи с кантовской философией требует куда более глубокого подхода [29] .
Иную позицию занял Э. Кассирер, издатель и известный интерпретатор трудов Им. Канта. Он привлек философскую концепцию В. фон Гумбольдта для решения задач, стоящих перед самой критической философией. Основная мысль, изложенная в специальном исследовании Э. Кассирера „Кантианские элементы в философии языка В. фон Гумбольдта" ***, заключается в следующем: в философской системе Канта, которая делится на три части — на критику теоретического разума, на критику практического разума и на критику способности суждения, выделяются две основные сферы знания: понятие природы конституируется посредством математики, физики… а понятие истории и наук о духе — посредством этики. Так же как понятие теоретического знания у Канта не только основывается на математике, но и полностью сводится к этой последней (по известному изречению Канта, каждая дисциплина научна настолько, насколько
29
Эд. Шпрангер в своей большой монографии о Гумбольдте (Ed. S р г а п- ger. Wilhelm von Humboldt und die Humanitatsidee. В., 1909) ограничивается лишь всесторонним исследованием проблемы влияния критической философии на гуманистические воззрения Гумбольдта, мало касаясь собственно философии языка.
Однако,* обозрев науки в их фактическом строении и систематическом обосновании, Кассирер замечает „пробел" в общей ориентации критической философии, созданной Кантом. Есть такая сфера духа, определение которой невозможно осуществить ни по законам природы, аналогично математическому понятию необходимости, ни практически и телеологически — по образцу понятий этических ценностей и норм. Это сфера «первоначальной духовной энергии», в которой антитеза природы и свободы, хотя и преодолевается аналогичным искусству образом (устанавливая новые соотношения между ними), однако она не сводится к искусству (не описывается лишь в эстетических терминах), а основывается исключительно на собственных и самостоятельных принципах. Следуя явлениям этой сферы, мы, с одной стороны, как бы ощущаем себя прикованными к цепи эмпирических причин и следствий; тем не менее, с другой стороны, из них образуется нечто такое, в чем универсальность и свобода духа впервые полностью воплощаются и подтверждаются. Отсюда становится очевидным, почему вышеуказанного основного противопоставления, на котором зиждется вся кантовская система, по мнению Кассирера, недостаточно для того, чтобы определить и выделить и эту новую сферу — сферу языка в своей духовной самобытности. Если исходить из математического понятия природной каузальности и из идей долженствования и свободы как двух центров критического учения, то язык предстанет перед нами как периферийное явление, что со всей наглядностью выступает во внешней архитектонике членения кантовского учения. Система Канта состоит из логики, этики и эстетики, однако проблема и тема философии языка не стали составной частью этой системы. В этом именно и состоит тот „недостаток", который не ускользнул от внимания первых критиков Канта. И все„метакритики" (Гамана — Гердера), направленные против „Критики чистого разума", были нацелены на это, так как понимание языка как посредника открывает совершенно новую перспективу перед науками о культуре: «Язык — органон, живой инструмент как разума, так и критики разума». После выхода в свет „Критики" Канта Гердер с сожалением отметил тот факт, что в этой работе Кант почти полностью обошел молчанием проблему человеческого языка. Как же возможна — спрашивал он — критика человеческого разума без критики человеческого языка? Это был единственный принципиально спорный вопрос для Гердера, и он стал пламенным противником Канта. Были и другие мотивы [30] .
30
Подробнее о мотивах полемики Гердера с Кантом см.: А. В. Г у л ы г а. Гердер. М., 1963. Его же. Гердер. Идеи к философии истории человечества (Приложение). М., 1977.
Конфликт принял принципиальный характер, исход которого должен был быть найден лишь в теории языка В. фон Гумбольдта [31] , прошедшего школу как Гердера, так и Канта: его учение, с одной стороны, было пронизано идеями динамического развития, а, с другой стороны, основывалось «на строгой методике философского мышления». Образцом высшей гармонии этих двух традиций могло послужить хотя бы следующее рассуждение Гумбольдта: «Субъективная деятельность создает в мышлении объект. Ни один из видов представлений не образуется только как чистое восприятие уже данного предмета. Деятельность органов чувств должна вступить в синтетическую связь с внутренним процессом деятельности духа»; из этой связи возникает представление, которое становится объектом, противопоставляя себя субъективной силе, и, «будучи заново воспринято в качестве такового, оно опять возвращается в сферу субъекта. Все это может происходить только при посредстве языка. С его помощью духовное стремление пролагает себе путь через уста во внешний мир, и затем в результате этого стремления, воплощенного в слове, слово возвращается к уху говорящего. Таким образом, представление объективируется, не отрываясь в то же время от субъекта, и весь этот процесс возможен лишь благодаря языку. Без описанного процесса объективации и процесса возвращения к субъекту, совершающегося с помощью языка, даже тогда, когда процесс мышления протекает молча, невозможно образование понятий, а следовательно, и само мышление». (VII, 56; с. 76–77).
31
** Об этом см. Гурам Р а м и ш в и л и. Вопросы энергетической теории»»ыка. Тбилиси, 1978.
Если о кантианской ориентации нам напоминает высказывание: «Ни один из видов представлений не образуется только как пассивное созерцание уже данного предмета», и особенно то место, где говорится о «синтетической связи», то тезис об обязательном участии языка в преобразовании субъективного в объективное (как и обратно) напоминает идею Гердера. Тем не менее здесь со всей силой выступает самобытность гумбольдтовского метода мышления и очевиден вклад его как лингвиста в решение философской проблемы соотношения субъекта и объекта.
Традиция Гамана — Гердера своеобразно отражена в книге
32
Г. Ш п е т. Внутренняя форма слова. Москва, 1927, с. 30.
Чтобы правильно понять философские основания теории Гумбольдта, нужно не выискивать, по Шпету, в них кантианские элементы, а просто поставить его в ряд с такими современниками, как Фихте, братья Шлегели, Шиллер, Гёте, Шлейермахер, Шеллинг, Гегель [33] . Заслуживает особого интереса сравнение Гумбольдта с Гегелем: «Может быть, меньше всего Гумбольдт был последователем Гегеля, но по смелости замысла, по широте охвата мысли, по глубине проникновения он должен быть поставлен рядом с Гегелем». Здесь же высказана мысль, на наш взгляд, принципиальной важности: «Порою прямо кажется, что философия языка Гумбольдта призвана завершить собою систему философии Гегеля. Но воспринятая в тоне, заданном Гумбольдтом, его философия языка должна была бы быть не простым дополнением к философии истории, права, религии, искусства, а должна была бы сделаться центральною проблемою философии духа, реализующей в языке все другие конкретные проблемы философии» [34] .
33
Там же, с. 33.
34
Там же, с. 33. Такую же мысль высказывает современный философ Т. Бодамер в своем исследовании: Th. Bodammer. Hegels Deutung der Sprarhe. Hamburg, 1969.
При рассмотрении взглядов Г. Шпета, высказанных им в работе „Внутренняя форма слова", нас занимало не столько то, как Шпет интерпретирует саму проблему „внутренней формы" [35] , а, скорее, его меткие замечания, касающиеся определения места Гумбольдта среди классиков немецкой философии. Воззрения Шпета привлекают наше внимание еще и тем, что поставленные им вбпросы, а в некотором смысле и намечаемые решения их мы находим также в исследованиях современных философов и теоретиков языка.
35
тренней языковой форме явилось его неотчетливое указание места, занимаемого внутреннею формою в живой структуре слова» (Г. Ш п е т. Внутренняя форма слова, с. 60), мы бы повторили то, что нами уже было высказано выше: место внутренней формы языка не следует искать в структуре отдельного слова.
Темой обсуждения стал и вопрос о применении диалектического метода в языкознании. В свое время X. Штейнталь выступал против попыток внесения диалектического метода Гегеля в языкознание, видя в нем опасность «голых абстракций». Однако в наше время появилась тенденция в диалектическом методе (в понимании Гегеля) усматривать не опасность, а, согласно мнению философа Б. Либ- рукса, необходимое условие для всякой философии языка. Он даже выражает сожаление о том, что Гумбольдт остановился в «преддверии диалектики» (imVorhofderDialektik) [36] .
36
В. Liebrucks. Sprache und BewufJtsein, II, Sprache. Wilhelm von Humboldt. Frankfurt a. M., 1965.
В ответ Либруксу можно было бы сказать: Гумбольдт, без сомнения, мыслит диалектически. Однако мы имеем в виду не специальное понимание диалектического метода, которое было сконструировано Гегелем, а диалектику в широком ее понимании, о чем свидетельствует свойственный Гумбольдту способ рассмотрения языка во всех его многосторонних и не всегда легко уловимых связях.
В подтверждение этому можно было бы привести слова Гумбольдта, наилучшим образом характеризующие способ и метод его мышления: «Если я к чему-либо более способен, чем огромное большинство людей, то это к соединению вещей, рассматриваемых обыкновенно в отдельности, сочетанию разных сторон и раскрытию единства в разнообразии явлений». Доказательством верности данных слов мог бы послужить широко задуманный Гумбольдтом проект сравнительного языковедения, в котором язык выглядит не как изолированный объект грамматического анализа, а как предмет, раскрываемый полностью лишь в своих многосторонних и необходимых связях, «…язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его поступательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя объектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в сравнительном языковедении». (IV, 9/10, с. 311) (разрядка наша. — Г. Р.).
Такое именно расширение перспективы, с какими бы трудностями процедурного характера оно ни сталкивалось, в большей степени способствует выявлению подлинной сущности языка и в гораздо большей мере соответствует самим имманентным требованиям науки о языке, чем узкий подход к языку как обособленному объекту аналитической лингвистики.
Вышеуказанными трудностями объясняется отчасти и отношение к Гумбольдту языковедов следующего поколения. Например, американский лингвист прошлого столетия К. Уитни писал: «Гумбольдта превозносят, не понимая и даже не читая» его. А 100 лет спустя автор известной книги по истории языкознания Г. Арене отмечает то же самое, спрашивая: «Все хвалят Гумбольдта, но всякий ли его читает?» [37] .
37
Н. А г ens. Sprachwissenschaft. Freiburg — Miinchen, 1955, S. 184.