Избранные
Шрифт:
Видимо, это смесь из трех этих причин и других скрытых глубоко внутри чувств. По жизни я шел, играя роль заносчивого придурка. И теперь, в самый критический для меня момент, мое подсознание решило показать свое уродливое лицо.
— Ну, приятель, тогда чем ты хочешь заняться вместо этого? — Эд отбросил в сторону джойстик и разлегся на большом кожаном диване, мы находились в единственной комнате, где был телевизор.
— Не знаю, — практически зарычал я.
— Какая муха тебя укусила? Ты сегодня такой же приятный как колючая проволока. Ну, не то что бы ты был добродушней в другие дни недели… — и он
— Если ты и дальше собираешься вести себя как придурок, то можешь проваливать, — я раздраженно рухнул на большой бархатный диван-качалку, который стоял рядом с обычным диваном.
— Или я могу просто угадать что случилось. Хмм, давайте-ка подумаем… Это все началось где-то после того как ты отвел маленькую принцессу наверх в опере и спустился оттуда таким злым, будто кто-то наделал в твой тост, — он постучал пальцем по подбородку. — И теперь ты предпочитаешь зависать со мной вместо того, чтобы быть с ней, что кажется было единственной вещью, которую ты делал все эти дни. Погоди! Она что, рассталась с тобой? Нора Рэндольф рассталась с тобой?
Эд, кажется, слишком обрадовался своему предполагаемому открытию, от чего ярость и желчь подступили к моему горлу.
— Мы даже не встречаемся, придурок. Ты знаешь, что я не настолько идиот, чтобы влюбиться в какую-то птичку.
Он засмеялся, откинув голову назад, будто я только что сказал самую смешную шутку на свете.
— Да брось, приятель. Она тебе нравится. Ты проводишь все свое время только с одной девчонкой. Да ты почти женат.
Мне захотелось запустить джойстиком ему в голову.
— Выметайся из моего дома.
— Тут нечего стыдиться, Ашер. На самом деле, мне вроде как нравится Нора, она другая. — И это слово заскрежетало по моим нервам даже больше, чем до этого момента. Потому что она другая, и она нравилась мне из-за этого. — Слушай, почему бы вам обоим уже не поцеловаться и не переспать, чтобы мы потом могли поехать куда-нибудь на этих выходных. Как на счет Ибицы? Канарские острова? Оу, мы бы могли поехать в Санторини…
Мне не очень хотелось выслушивать сейчас о закидонах этого маленького испорченного засранца. Эд ничего не знал о жертвенности или страданиях. Он вырос, ни о чем не беспокоясь, с серебряной ложкой в заднице.
Выйдя из комнаты, я начал спускаться вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Он не побеспокоился о том, чтобы пойти за мною следом. Думаю, он либо ушел, либо пошел на поиски еды на кухню.
На третьем этаже нашего особняка в конце коридора была комната, в которую я не рисковал заходить. Иногда она была заперта на замок, иногда просто была прикрыта дверь.
Это была комната моей матери. Комната, где все еще стоял ее рояль. Уже покрытый пылью рояль, который сохранили, но на котором никогда не играли. На нем не трогали не единой клавиши вот уже как десять лет.
Не уверен почему, но я продолжил идти. Я не повернул в сторону другой комнаты даже когда мой желудок начал опускаться вниз, даже когда я почувствовал, что возможно пробью дыру в двери.
Медленно я открыл ее. Я приходил сюда всего два раза после ее смерти, но все равно старался услышать ее запах. Лилии и ваниль, она всегда была такой элегантной и собранной. Но точно, как и ее образ, из моей головы испарился и ее запах. Больше ничего
Шли годы, и мне все сложнее и сложнее было представить ее. Естественно было куча фотографий, которыми я был восхищен, но, если я просто сяду в темноте и начну думать о своей матери, становилось крайне сложно вспомнить ее черты лица. Ее зеленые глаза, такие же как у меня, ее темные волосы, всегда идеально уложенные на затылке в один из пучков. Эта маленькая золотая цепочка с медальоном, в котором находились фото ее родителей.
Что я хорошо помнил, так это то, что всегда под конец своей жизни в ее глазах читалась эта глубокая депрессивная тоска, которая скрывала ее взгляд, словно скорбная вуаль.
Комната была выполнена в светло голубых тонах, а на стенах висели картины с изображением разных голубых цветов. Это было единственное место в доме, в котором сохранился след женской руки.
И все памятные подарки были на месте… Будто однажды она вернется за ними.
Сидя на скамье у пианино, мне пришлось закусить кулак, чтобы только не закричать. Я чувствовал, будто кого-то спускают с привязи, будто мою душу раздирают на куски, и я не могу решить на чью сторону перейти.
Подняв голову, я увидел, как мама смотрит на меня с фотографии. Она еще молода, вероятней всего, фото было сделано еще до моего рождения. На нем она смеется, сидя на пляже и смотрит на что-то находящееся за камерой.
Я даже не могу вспомнить, чтобы она была такой счастливой.
Если верить отцу, когда мне едва исполнилось два года, она закрутила роман с Беннетом МакАлистером. Они с детства были неравнодушны друг к другу, но потом она познакомилась с моим отцом, и судьба все вывернула по-своему. Но стоило ей увидеть Беннета снова, как все началось по новой.
Может я почти и не помню моменты ее жизни, но я всецело был посвящен в историю ее смерти. То, как репортеры рассказывали сколько алкоголя было в ее крови. Что его уровень был превышен вдвое, чтобы садиться за руль. Они вопрошали, почему она оказалась на мосту в ту ночь. Было так поздно, что никто даже не видел, как она упала в ледяную Темзу. Никто не замечал этого на протяжении двух часов, пока на мосту не появился человек, который каждое утро в пять часов убирает улицы Лондона. Именно он заметил покореженный метал в том месте, откуда она упала в воду на машине.
Решительность закипела внутри. Я знал, что мне нужно продолжить дело.
— Эд! — крикнул я, надеясь, что он все еще здесь.
— Да, приятель? — ответил он с верхнего этажа.
— Мы едем кататься на лыжах.
— Заметано!
Вытащив телефон из кармана, я наконец открыл сообщения, которые избегал два дня.
Ашер: «Извини, телефон разрядился. Не хочешь поехать в Альпы на следующих выходных?»