Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать
Шрифт:
Вдруг высокий английский господин встал и что-то такое произнес на английском языке, после чего все стали крутить головами и кого-то взглядами искать. Выяснилось, что ищут саратовца, чтобы поздравить его с получением премии. Саратовец тут же встал, чтобы не томить присутствующих, и показал себя.
Он думал, что теперь ему вручат премию в большом конверте и о том, куда бы ему эти деньги покрепче засунуть, чтобы на обратном пути в Саратов не слямзили. В Саратове, понятное дело, их хоть средь улицы на подносе носи — никто ни синь-пороха не возьмет из одного только уважения к земляку и непривычки вообще саратовцев брать то, что открыто лежит, но в поезде случается
Но, оказывается, деньги давать не спешат, а ждут от него произнесения традиционной речи.
Саратовец наш опешил. Его не предупредили заранее, что нужно говорить речь. То есть он где-то об этом слышал или читал, но по рассеянности запамятовал и лихорадочно теперь соображал, как быть.
А публика ждет, а он стоит, молчит и думает.
Может, думал он, сказать, что недостоин премии?
Но, привыкнув с детства быть честным, отверг эту мысль.
Может, поблагодарить букеровский комитет за премию?
Но не примут ли за подхалимаж, за желание подмазать жюри, чтобы и на другой год получить премию? Саратовец наш ведь был не жаден, больше одной букеровской премии ему не надо было. К тому же, большой заслуги жюри и прочих, кто выдвинул его на премию, он, признаться, не видел: не они ведь лучший роман написали, а он написал.
Может, думал он, сказать о своих надеждах относительно молодой русской литературы? Но, поскольку сам был сравнительно молод, то постеснялся.
Может, думал он, развить теорию о том, что в литературной жизни, как и во всякой другой, человек человеку должен быть брат и товарищ: радоваться успеху другого и не пожелать ему беды, и не предаваться унынию, ибо это один из смертных грехов, а помогать тлеть костерку радости, что остался в душе каждого человека, но вспомнил, что об этом говорено было еще две тысячи лет назад, причем без всякой премии, задаром, и устыдился.
Так он стоял и молчал, с ужасом понимая, что ничего нового не может сказать собравшимся, а если не говорить ничего нового, то зачем вообще говорить?
И он заплакал.
И публика, раскрывшая сперва рот от удивления, вдруг как-то догадалась о причине его слез — и тоже заплакала.
Плакали знаменитые писатели, жалея саратовца, не знающего о докучливом бремени славы.
Плакали писатели не столь знаменитые, но тоже талантливые, представляя, как солоно им самим придется, когда их тоже заставят произносить букеровскую речь.
Плакали критики — иные лоббируя саратовцу, иные травестируя его плач, иные из-за желания примкнуть к данному перформансу в духе жизневоплощенного постмодерна, а некоторые даже и просто от души, — плакали!
Плакал высокий английский господин, сам не понимая, отчего он плачет, и радуясь, что хоть и не овладел русским языком, зато в одночасье постиг тайну русской души, которая, оказывается, в том, чтобы делать нечто и не понимать, зачем ты, собственно, это делаешь.
Саратовец сквозь плач смотрел на все это — и начал смеяться, потому что он никогда у себя в Саратове не видел столько одновременно плачущих по неизвестной причине людей.
Тогда и все остальные стали смеяться.
Саратовец сквозь смех смотрел на это — и начал плакать, он вспомнил о бедах и несчастьях народа и подумал, что все-таки грешно так повально хохотать в столь грустные исторические времена.
Заплакала опять и публика.
Насилу все успокоились и стали опять кушать и выпивать, радуясь за саратовца так, как он радовался бы за того, кто получил бы премию, хоть и считал эту вероятность маловероятной.
Но впредь дал себе обещание: если придется получать,
11 декабря 1994
Саратовцы такие люди, что им кажется, что все, что происходит с ними, происходит и с другими людьми.
Если у саратовца болит голова, то он уверен, что у всех болит голова, и, выходя утром из дома, запасается таблетками анальгина или аспирина и предлагает всем окружающим. Если кто-то отказывается, он очень удивлен.
— Разве у вас не болит голова?
Тот, кого он спрашивает, начинает прислушиваться к себе и, как правило, обнаруживает, что голова у него в самом деле побаливает, и благодарно принимает таблетку, а болящий саратовец вполне удовлетворен:
— То-то же!
Или, например, можно увидеть такую картинку: саратовец идет по улице и приплясывает или танцует на ходу. Приезжий удивится, а свой знает и видит: саратовец слушает через наушники музыку из плеера и ему кажется, что эту музыку слышат все. На лице его — блаженство, потому что музыка бывает обязательно романтическая, непосредственно осязаемая душой.
Если он грустен — то и все другие кажутся ему печальными.
Если весел — другие кажутся веселыми.
И так до самой смерти.
Когда же саратовец умирает, что случается, слава Богу, гораздо реже, чем можно было бы предположить, исходя из социальных условий, он впервые обнаруживает в своем уме мысль, что умирают не все. То есть конечно все — но не сейчас, а сейчас умирает он один.
Это открытие настолько потрясает саратовца, что он думает не о личной кончающейся судьбе, а о том, как сообщить людям парадоксальную правду.
Но, как известно, благодаря новейшим чудесам медицины, далеко не каждый умирающий умирает на самом деле, и саратовцы тут не исключение.
И вот, придя в себя после реанимации, саратовец с радостью видит, что никаких парадоксов нет, он жив — и все другие живы, он счастлив — и все другие счастливы, а если кто-то все-таки умирает — то это исключение в смысле статистическом, физическом — и во всех остальных смыслах.
4 января 1995
Саратовцы, в отличие от многих, верят врачам и верят медицине. А чтобы они еще больше верили врачам и медицине, в больницах и поликлиниках обслуживающий персонал развешивает плакаты и планшеты, как массового образца, так и рукотворные, то есть такие, где успехи местного лечебного учреждения описаны самими сотрудниками: нарисовано и разукрашено акварельными красками, например, красно-синее сердце во всей его сокровенной откровенности так, что страшно смотреть, а рядом утешительный и обнадеживающий клочок машинописного текста о достижениях в этой области. Эффект — огромный! Если, например, саратовец заболеет грустной и непонятной болезнью, он идет после этого, например, в больницу и бродит там возле плакатов, и, например, прочитает: «В клинике применяется экстренная ангиопульмонография, освоен метод тромболитической катетерной терапии с ангиографическим контролем эффективности лизиса эмбола».