Изгнание из рая
Шрифт:
Но на этом не кончается наш мифик про Пегаса. Ведь его родная тетушка Ехидна пустила на свет его двоюродную сестричку Химеру, о которой сам Гомер сказал так: «Лев головою, задом дракон и коза серединою» («Илиада», 6, 181). К тому же у нее была довольно противная привычка дышать на все живое огнем, испепеляя его.
Снова пришлось вмешиваться богине мудрости Афине, которая нашла прекрасного мужественного юношу Беллерофонта, посадила его на Пегаса (да, да, на поэтического коня Пегаса!), дала в руки лук и колчан со стрелами, наконечники у которых были сделаны из олова, и послала против Химеры. Беллерофонт прискакал к чудовищу, пустил в ее огнедышащую пасть стрелу с оловом, олово от огня расплавилось, полилось
Может, именно из-за этого люди почти всегда относились если и не с подозрением, то во всяком случае с некоторой предвзятостью к поэтам, а на коней тоже затаили злобу, что и привело чуть ли не к полной замене их автомобилями, тракторами и другими неуклюжими механизмами.
Нетерпеливые читатели могут спросить автора: а к чему тут все эти ехидны, химеры, гидры и пегасы, когда речь идет об анонимщиках и клеветниках? И не лучше ли было бы проследить историю этого вопроса, начав с законов индийского царя Ашоки, повелений египетских фараонов, римского права, салийческой правды, капитуляриев Карла Великого, «Русской правды» Ярослава Мудрого, судебника Ивана Грозного, «Уложения о наказаниях» русских царей, кодекса Наполеона — и вплоть до современных кодексов и законов?
И вообще — кто же такой этот злостный анонимщик, мешающий честным труженикам Веселоярска строить новую жизнь?
У автора единственное оправдание: его мификологию можно не читать. Он об этом своевременно предупреждал. Не написать же он не мог, потому что его замучили бы критики.
ДИНОЗАВРИЯ-2
Для выполнения своего поручения дед Утюжок мобилизовал Петра Беззаботного с его конями. Пешком на такое дело идти негоже, — потому как несолидно, техника тоже не годилась, ибо от нее слишком много стука и грюка, а природа любит тишину. Да и то сказать: кони теперь стали, может, еще большей редкостью, чем роговые гребешки, поэтому грех было бы пренебречь возможностью покататься на возе Петра. На коней Беззаботного приезжали посмотреть со всего района, «красные следопыты» приходили целыми отрядами, расспрашивали Петра о его фронтовых подвигах, а более всего о подвигах тех коней, с которыми он прошел все фронты: как да что, куда да откуда? А потом уже и о современной жизни: каковы его планы на будущее и скоро ли хозяйственники повернутся лицом к коню? На что Петро с присущим ему лаконизмом отвечал: «А какие, считай, планы? Еще немного поезжу, а потом продадим этих коняг на мыло. — вот тебе, считай, и казак коня напоил…»
Дед Утюжок остановил Петровых коней, когда они порожняком возвращались с ферм, везя самого лишь своего повелителя, который, как всегда, сладко спал, подложив себе под бока душистого сенца. Беззаботный сразу же проснулся и попытался заявить протест, но был надлежащим образом пристыжен.
— Разве ты не знаешь, на какой пост меня выдвинули? — крикнул дед Утюжок, усаживаясь на возе. — Гони прямо к Несвежему!
Беззаботный зевнул, затем стеганул своих лошадок кнутом, зевнул еще раз, но поинтересоваться, какой же теперь пост у деда Утюжка, как-то забыл.
— Да
— А разве надо разговаривать? Кони тянут, воз, считай, катится.
Утюжок только сплюнул на такое равнодушие.
У Несвежего полным ходом шел обед. Ничего удивительного в этом не было бы, если бы не то, как обедали! Все в Веселоярске знали скупость Ивана Ивановича, до сих пор еще помнили, как он когда-то ел гнилые грушки, чтобы не пропадали, а тут на столе было наставлено множество разных мисок и тарелок, а в них — холодец, колбасы, кровянка, кишки, блины, вареники, пироги, уха из карпов, и это еще не все, потому что Самусева Одарка, подоткнув юбку, знай металась между столом и печью, носила печеное и вареное, жареное и копченое. Ивана Ивановича дома не было, трудился на благо родного колхоза, а за столом старались два «молотильщика» — Рекордя Иванович и остроусый Пшонь, который с жадностью поедал кровянку, даже не сняв свою панаму.
— Хлеб да соль, — вежливо промолвил Утюжок.
— Прыг да сел! — захохотал Рекордя. — Гоп, дедушка, к столу! Вот у нас какое застолье! Пироги, как быки, чтобы развивалось животноводство, горох, как горох, чтобы овцы ягнились и цыплята лупились, рыба как вода…
— Сел бы, да некогда, — прикидываясь озабоченным и словно бы разыскивая взглядом Ивана Ивановича, сказал дед Утюжок. — Папаши, значит, нет?
— На работе! Да зачем он вам, кики-брики?
— Тут такое дело. Иду я на динозаврия посмотреть, да хотел просить…
— На кого, на кого? — вмиг вытер усы Пшонь.
— Да на динозаврия же.
— На какого динозавра?
— А вы не слышали? На нашего же.
— Сек-кундочку! — вскочил из-за стола Пшонь и побежал в другую комнату. Вернулся с блокнотищем, наставил его на деда Утюжка, приказал строгим голосом:
— Повторите, что вы сказали! Запишем для карасиков.
Но что деду Утюжку все блокноты мира, когда за ним стоят целые поколения степняков, которые могли перехитрить самого черта!
— Человече, — спокойно отстранил блокнот Пшоня Утюжок, — некогда мне разговоры разводить — мне еще надо присмотреть за динозаврием, пока не стемнело.
— Вам?
— Мне.
— И вот сейчас?
— Ну да!
— Тогда я с вами. Транспорт у вас есть или возьмем машину? — При этих словах Рекордя недовольно заворчал.
— Кони ждут, а внизу у воды у меня дежурная лодка прикрепленная.
Пшонь поправил свою панамку, задвинул блокнот за пояс, опрокинул кружку какого-то питья (взвар или водка, не разберешь) и почти вытолкал деда Утюжка в спину.
— Поехали! — крикнул он Беззаботному, первым удобно усаживаясь на сене.
— Не кричи, потому что кони, считай, не любят, когда на них кричат, зевнул Петро.
— Где ты только достал этих пегасов? — не унимался Пшонь.
— И ты фугасом стал бы, когда овса не дают, а только горох. Как нажрутся гороху, то, считай, так и жди, что разнесет им подвздошье.
— Еще овес тратить на этих скелетов! — пренебрежительно кинул Пшонь. Теперь одна ракета заменяет двадцать пять миллионов коней! А тут такая отсталость! Надо записать!
Он попытался что-то черкнуть в своем блокноте, но воз так трясло и подбрасывало, что Пшонь только выругался.
— Колес путных не можешь поставить на свою телегу! — крикнул он Петру.
— А как ты их поставишь? Колесников в селе давно нет, колес тоже, зато те, которые палки в колеса суют, не перевелись! Ты попробуй вспахать трактором огород, сколько это будет стоить? Двенадцать рублей! А моими конями — полтора рубля. Вот тебе и ракета, считай!
— Вы его не раздражайте, шепнул Утюжок Пшоню, — он у нас малахольный, может и прибить.
Пшонь торопливо передвинулся в задок воза и до самого Днепра молчал, только вращал своими зеньками во все стороны да надувал усы.