Изгнание из рая
Шрифт:
— Видел, как вот вас.
— Пшоня?
— Да Пшоня же. Вы бы сказали, я бы его сюда привел, если надо.
— Нет, не надо. Благодарю. Все в порядке.
Гриша снова возвратился в кабинет, снова надеясь, что видение исчезнет и можно будет разве что вспоминать обо всем как о бессмысленном сне.
Гай-гай! Шпинь сидел на диване.
— Так как, говорите, ваша фамилия? — еще раз переспросил Гриша.
— Шпинь. Неужели никогда не слышали? У меня вот полный портфель рекомендаций, грамот, дипломов, наград и благодарностей. Пожалуйста!
Он соскочил с дивана, щелкнул замками портфеля и вывалил на стол перед Гришей настоящую скирду бумаг, у которых был такой вид, будто их жевал целый коровий комплекс.
— Для подтверждения и ознакомления, — усаживаясь снова на диван, кивнул на бумаги Шпинь. — Сам же я скажу что? В прошлом я, так же как и вы, тоже механизатор.
Приглашаю, приветствую, обещаю. Крупные государственные деятели, дела не дают им возможности лично, но все отвечают, благодарят, желают, поздравляют. Наш район гремит. Все областные ассигнования на его благоустройство, столица берет на контроль, мне — благоприятствование, поддержка, удовлетворение всех нужд, пожеланий и дерзаний! А? Как это вам нравится? Меня приглашают, спрашивают, предлагают. Можно туда, можно сюда, а можно и еще дальше. Но я человек скромный. В области нет директора театра? Пожалуйста, я вас выручу. Возглавлю вам театр. А что такое возглавить? Смотреть, какие пьесы ставят и как актеры произносят со сцены свои слова? Для этого есть главный режиссер. А директор отвечает за театр. Я смотрю на этот театр. Вы думаете, я его вижу? Так себе: хатка перед нею — толстые столбики, называющиеся колоннами, есть там и то и се, когда-то, может, этого было и достаточно, но только не теперь! Не в такое время, дорогие товарищи, живем. Тут надо что-нибудь необычное. Одним словом, я иду куда надо и говорю то, что надо сказать. А мне отвечают: в искусстве главное содержание, а не форма, товарищ Шпинь! После таких слов у человека опускаются руки, и это абсолютно закономерно, но у меня руки не опустились! — Энтузиазм прибывшего не угасал: — Я сел и подумал что сказали о театре наши корифеи Станиславский и Немирович-Данченко? Они сказали: театр начинается с вешалки. Прекрасно! Я мобилизую лучших столяров и художников из всей области, и мы делаем вешалку для театра, не вешалку, а монумент, который не влезет даже в Большой театр! Дальше — я еду к лесникам и заказываю напилить толстенные сосновые бревна. Напилили, привезли. Теперь подпираем этими бревнами театр снаружи и изнутри, ставим их как можно плотнее, а перед театром выставляем свою грандиозную вешалку и приглашаем в гости самого министра культуры республики. И он приезжает, вежливый, культурный. «Друзья мои, — говорит всем нам, — для того чтобы развивать искусство…» А я ему: «Театр валится. Подперли бревнами, иначе давно бы уже завалился… Вешалку новую соорудили, а вносить в театр боимся… А с чего начинается театр?» Одним словом, что? Деньги получили, театр построили, а кто сделал? Шпинь сделал и достиг! А вы говорите плановая культура! Теперь я смотрю на ваш Веселоярск. Чего ему не хватает? Не хватает культуры! А кто ее может сюда принести? Объясняю популярно: если не принесет Шпинь, то не принесет никто! Для этого и прибыл!
— Сами и прибыли? — изобразил любопытство Гриша.
— Сам.
— А брата у вас нет?
— Брата? Нет.
— И никогда не было?
— Не
— Странно, — сказал Гриша. А сам подумал: ну неужели люди избрали его только для того, чтобы он сидел, а ему на голову падали если не Пшони, то Шпини? И почему он должен их терпеть? Разве лишь потому, что государство у нас большое, людей много, автобусы ходят исправно, свобода перемещений и передвижений торжествует и этой свободой щедро пользуются всякие бездельники, проходимцы, обманщики и просто негодяи? Откуда взялся на его бедную голову этот Шпинь? Приехал автобусом. Сегодня автобусом можно проехать от Бреста до Владивостока. Рейсы такие регулярные, что при пересадках даже времени не надо терять. Садись и поезжай. Садись и поезжай. Неважно, какой ты — такой нахально-агрессивный, как Пшонь, или скользко-вазелиновый, как Шпинь, — можешь сидеть и ехать.
Гриша встал, подошел к окну, поманил Шпиня пальцем. Тот вскочил с дивана, заинтересованно приблизился.
— Вы видите клумбу? — спросил Гриша.
— Хотите объяснить, кто ее устроил?
— Не то. Тут второй этаж, но не высоко. Клумба как раз под окном. Высокая и мягкая. Окно открывается очень просто. Гляньте: раз — и уже! Объяснять дальше?
— Вы хотите иметь балкон над клумбой? Это я вам организую не сходя с места!
— Опять не то. Я хочу вам сказать, что если бы не моя должность, то вы бы у меня полетели из этого окна прямо на клумбу! Как там вы говорили? Промелькнул — и нет его? К сожалению, выбросить я вас не могу, так что имеете возможность выйти отсюда своим ходом. Автобус — через час. Счастливого пути!
Шпинь еще не верил.
— Вы, наверное, шутите? Сейчас вся молодежь такая пошла. Весельчаки, насмешники.
Гриша подошел к двери, открыл ее, позвал дядьку Обелиска:
— Товарищ Надутый, проводите, пожалуйста, товарища Шпиня до автобуса и проследите, чтобы он не заблудился!
Шпинь собирал свои бумаги, запихивал в портфель, оглядываясь не столько напуганно, сколько удивленно.
— Куда я попал! С таким опытом и попасть к такому некультурному руководителю! Ай-яй-яй! Объяснить вам, кто вы такой?
— Не надо. Знаю и сам.
Дядька Обелиск смотрел на Шпиня и не мог прийти в себя:
— Это кто ж он такой?
— Шпинь, — засмеялся Гриша.
— И тоже окаянствует и дурачествует, как наш Пшонь?
— Точно.
— Так, может, это нашего Пшоня переименовали? — потер ногу о ногу дядька Обелиск.
— Может, и переименовали, — выпроваживая Шпиня за дверь, согласился Гриша.
— Хулиганствуете! — со злостью помахал портфелем Шпинь. — А кто культуру будет развивать?
— Разовьем, разовьем! — успокоил его Гриша. — Не ваши заботы. Нам теперь главное — отбиться от этой шпиньопшонии, которая наползает на Веселоярск как стихийное бедствие!
Дядька Обелиск, осторожненько подталкивая Шпиня к лестнице, бормотал себе под нос: «Шпиньопшо… Шпиньопшон… тьфу!»
Гриша не знал, плакать ему или смеяться. Один француз написал книгу «Философия смеха и плача», в которой говорится, что в момент смеха высвобождается избыток нервной энергии. Если бы Гриша знал об этом избытке, он мог бы попробовать применить его при копании свеклы, в кормопроизводстве или, по крайней мере, во взаимоотношениях с Дашунькой. Но, не владея иностранными языками, он не мог читать всего написанного о смехе и слезах, единственное, что мог, это махнуть рукой вслед Шпиню и добродушно промолвить:
— Вот гадство!
После этого позвонил Зиньке Федоровне, чтобы узнать, как идет уборка кукурузы, но Зинька Федоровна сказала, что сегодня с утра она занимается не кукурузой, а колесом на столбе.
— Колесом на столбе? — удивился Гриша.
— А ты такой святой да божий, что и не знаешь ничего! Разве это не ты втащил старое колесо «Беларуси» на бетонный столб возле чайной, чтобы там аисты гнездились? Столб стоит, лампы дневного освещения на нем горят, гнездо, украшенное вербовыми веточками, торчит на столбе, аисты там не гнездятся, а у меня комиссия по этому колесу!
Гриша не поверил.
— Не может быть, Зинька Федоровна!
— А ты прискачи, посмотри да послушай!
— И что же они говорят?
— Что, что? Шьют мне разбазаривание сельхозтехники.
— Но ведь это колесо выбраковано!
— Попробуй докажи. Колесо вверху, а комиссия внизу.
— Зинька Федоровна, — крикнул в трубку Гриша. — Я сейчас прибуду и рассею все сомнения и подозрения!
— Рассей, рассей, — похмыкала многомудрая Зинька Федоровна.
Гриша направился к Ганне Афанасьевне предупредить, где его можно найти в случае необходимости, но тут возник дядька Обелиск, запыхавшийся и очумевший, молча раскинул руки, потом показал вниз.