Изгнание
Шрифт:
«Но что же, – спрашивала себя Николь, – что же ответила бы ему настоящая Арабелла? Послала бы она его к черту, или, понимая всю безвыходность своего положения, согласилась стать его женой?»
В конце концов, она пришла к выводу, что просто невозможно понять логику женщины семнадцатого столетия, в котором для нее не существует никакой возможности остаться одинокой, тем более с незаконнорожденным ребенком на руках.
– Я спрашиваю, скоро ли мы доберемся до Лестера? – быстро нашлась актриса.
– К ночи. Остановимся в «Страусе».
– Звучит просто
Отчим Арабеллы посмотрел на нее с интересом:
– Иногда ты очень странно выражаешься.
– Простите, я просто оговорилась, – ответила Николь.
И хотя он принял это объяснение, в воздухе повисла тишина, и она явно почувствовала угрозу, исходящую от этого человека.
– А другие тоже там остановятся? – продолжила она, вспомнив совет Эммет завести близкое знакомство с какой-нибудь женщиной.
Служанку, которую выбрал для нее сэр Дензил, она уже успела невзлюбить.
– Вне всяких сомнений. Тебе будет казаться, что там собралось все мужское население, способное держать оружие и проживающее на расстоянии двадцати миль к северу и югу от берегов Трента. Все они спешат на зов короля.
– Но мы-то живем гораздо дальше.
– Настоящие патриоты короля приедут на его зов и доберутся до Ноттингема вовремя, как бы далеко они ни жили.
– И вы собираетесь сражаться за него? Вы присоединитесь к армии?
Худое лицо исказила гримаса.
– Бог свидетель, мое здоровье мне не позволит сделать это.
– Вот как? А что с вами? – не скрывая любопытства, спросила Николь.
– Болезнь легких, при которой нельзя участвовать в сражениях.
– Зачем же тогда было ехать?
– Следи за своим тоном, твои вопросы в высшей степени оскорбительны.
Николь не обратила внимания на его слова.
– Ответьте же мне, – настойчиво проговорила она.
– Я настоящий солдат короля. И уж если я не могу воевать сам, я буду помогать ему деньгами, лошадьми, людьми.
– А, понимаю.
– Многие окажутся в таком же положении, как я. Не у всех есть возможность покинуть свои поместья, чтобы присоединиться к королевскому войску.
«Но будет лучше, если они все пойдут воевать, и ты вместе с ними, – думала Николь. – Интересно, эта его болезнь – только предлог, чтобы не воевать, или он правда страдает от какого-то отвратительного недуга? Вообще-то, судя по его безумному взгляду и истощенному внешнему виду, вполне можно допустить, что он болен. И скорее всего – туберкулезом», – заключила она.
Мысль о его болезни и о том, что Арабелла была бы скорей всего вынуждена выйти замуж за этого человека, занимала ее до того самого момента, пока они не въехали на мощеный двор «Страуса». И только тут Николь вспомнила, что Арабелла – это она и проблема замужества стоит перед ней, а не перед той, в чьем теле сейчас находится ее душа.
Сама гостиница оказалась красивой, очень старой и слабо освещенной. Николь поняла, что, построенная еще в эпоху Тюдоров, она, тем не менее, оставалась модной и современной. Чтобы провести ночь в комнате, подобной тем, какие были в этой гостинице, людям в двадцатом веке приходилось уезжать за многие мили. Комната, в которой оказалась она, была с низким потолком и просто очаровывала своим убранством. Николь, стоя, с удовольствием осматривала ее, пока Маргарет, новая служанка, вытаскивала из саквояжа платья и встряхивала их.
– Вам помочь переодеться, госпожа?
– Ни за что. Сначала мне нужно выпить.
Девушка сделала ей реверанс, но не очень учтиво: по-видимому, она не любила Арабеллу за что-то, что произошло между ними давно и о чем не могла знать Николь.
– Как вам будет угодно.
Актриса невольно подумала, что она является прототипом миссис Данверс из пьесы «Ребекка», и ей оставалось только надеяться, что девушка окажется терпеливой и вежливой, иначе эта чудесная поездка может превратиться в заключение под стражу.
– Можешь пока переодеться сама, – бросила Николь через плечо, выходя из комнаты, и начала спускаться по деревянной лестнице.
Не будучи сильна в архитектуре, Николь все же поняла, что здание действительно принадлежит к временам королевы Елизаветы, потому что площадки между лестничными маршами были не огорожены и украшены резными столбиками. Именно это позволило ей посмотреть вниз, чтобы понять, что за шум доносится от дверей, ведущих во двор.
В дверях стоял мужчина, одетый в дорожный костюм, черный цвет которого прекрасно сочетался с малиновым цветом ремня, к широкополой темной шляпе было прикреплено несколько малиновых перьев. Когда он снял перчатки, Николь увидела чистейшей воды изумруд, ярко блеснувший в матовом свете свечей. Она, как зачарованная, разглядывала незнакомца, и он, в ту же минуту почувствовав, что на него смотрят, оглянулся. На нее смотрели глаза цыгана, глаза цвета жаркого летнего полдня, цвета крепчайшего старого коньяка, цвета сладостных дней и пожара осенних листьев, глаза, в глубине которых, казалось, затаился блеск темной воды стремительно мчавшихся горных потоков.
Слегка улыбнувшись, мужчина снял шляпу, и ему на плечи упала копна черных волос, таких же длинных, как у Майкла. Но в отличие от каштановых прямых прядей любовника Арабеллы, у этого человека волосы были густые и кудрявые, черные, как вороново крыло, и блестевшие таким же матовым блеском.
– К вашим услугам, мэм, – произнес он и поклонился.
В голове у Николь все смешалось, она совершенно забыла про Арабеллу и про то, в каком времени она находится. Она усмехнулась и непринужденно ответила:
– Боже мой! Ничего не имела бы против заполучить вас в качестве рождественского подарка.
Он выглядел удивленным:
– Рождественского? Но сейчас ведь только август.
– Да, знаю. Прошу прощения, я сказала, не подумав, – с этими словами Николь начала спускаться по лестнице, пока он стоял и ждал ее.
Когда она подошла, мужчина снова поклонился.
– Джоселин Аттвуд, к вашим услугам.
– Ник… Арабелла Локсли, приветствую вас, – она протянула руку для пожатия.
Вместо этого он ее поцеловал.