Изгнание
Шрифт:
Джоселин не отвечал, он слегка отступил в темноту коридора, и Николь не могла разглядеть выражение его лица. Она чувствовала, что терять ей нечего, и продолжала говорить, все больше злясь:
– Потому что я полюбила вас, вот почему! Я поняла это, как только увидела вас сегодня вечером. И могу заверить вас, что со мной такое произошло впервые и в этой жизни, и в любой другой. Когда-то я могла переспать с любым мужчиной, лишь бы он мне нравился, теперь же я хочу это делать только с тобой.
– И ты думаешь, что я тебе поверю? – тихо спросил он.
– Поверишь ты в это или нет – неважно, но
Она заплакала и закрыла лицо руками, впервые за несколько месяцев желая, чтобы этот проклятый сеанс гипноза закончился, и она оказалась в своем собственном столетии.
– Ты хочешь сказать, что больше не любишь Морельяна? – продолжал настаивать Джоселин.
– Я его никогда не любила, – заверила его Николь, – это была совсем другая девушка, безмозглое ветреное создание. Я говорила тебе правду, я совершенно другой человек. И та, кто действительно я, любит только тебя.
– Тогда зачем же ты…
– …Спала с Майклом? Потому что мне это было физически необходимо, – она посмотрела ему в лицо. – И рада, что поступила так, потому что в результате поняла – одних только сексуальных отношений недостаточно, во всяком случае, теперь. Все мое существо стало другим, Джоселин. Постарайся поверить в то, что я тебе сказала.
Когда она говорила, то еще, может быть, до конца не осознавала, что сама верит в каждое сказанное слово. И еще она понимала, что ей теперь нельзя отступать. Что эта загадочная удивительная личность – именно тот человек, которого она искала всю жизнь.
«Хорошенькое же путешествие я должна была совершить, чтобы его найти», – подумала она со свойственным ей цинизмом.
У нее больше не было необходимости продолжать изливать душу. Он вынырнул из темноты как приведение, подошел к ней и поднял так, что ее глаза оказались на уровне его глаз.
– Значит, ты меня действительно любишь? – настойчиво спросил он. – А Майкл Морельян навсегда остался для тебя в прошлом?
– Если я скажу тебе, что он никогда для меня ничего не значил, – серьезно произнесла Николь, – ты вряд ли мне поверишь. Поэтому постарайся поверить в то, что я сейчас тебе скажу. Я влюбилась в тебя по-настоящему, никогда в жизни я ни в кого так не втрескивалась.
Он засмеялся:
– Втрескивалась?
– Ну, влюблялась. Джоселин, тебе не кажется, что мы впустую тратим время, болтая здесь? Ты же сам сказал, что не притронешься ко мне, пока я не влюблюсь в тебя. Ну вот, наконец, это произошло.
– Да, – прошептал он, расстегивая воротничок рубашки, – наконец-то это произошло, любимая.
Смутно вспоминая – хотя ей вовсе не хотелось этого делать – весь свой предыдущий сексуальный опыт, Николь могла бы с уверенностью заявить, что ничего подобного она никогда не испытывала. И дело было вовсе не в том, что Джоселин был красив и хорошо сложен, и не в том, что он вонзался в нее с неистовой жадностью и невероятной нежностью, ни на секунду не переставая ласкать ее. Просто ей показалось, что два их тела – это две части одного целого, которые не могут быть одно без другого, которые слились воедино и физически, и духовно и никогда уже не смогут существовать друг без друга. Ласки и поцелуи, казалось, длились бесконечно, то наполненные страстью, то таящие в себе лишь тихую нежность. Порой Николь теряла сознание и вряд ли могла бы потом вспомнить, что происходило в такие моменты. В конце концов наступила кульминация, удовлетворение было потрясающим, ничего похожего Николь никогда не испытывала, и, судя по судорожным вздохам и стонам Джоселина, по тому, как он напрягся и расслабился в конце, Николь поняла, что он испытал то же самое.
Когда все закончилось, они долго молча лежали в объятиях друг друга. Казалось, каждый заново переживал все, что произошло между ними.
– Я люблю тебя, – наконец прошептал Джоселин.
– Я тоже тебя люблю.
Он приподнялся и лег рядом с ней, поддерживая голову одной рукой; темный завиток его длинных волос защекотал ей лицо.
– Ты ведь не уйдешь от меня, правда?
– Что за глупости ты говоришь. Почему ты об этом спросил?
– Потому что иногда ты исчезаешь.
– Правда?
– Да. Порою мне кажется, что в один прекрасный момент, особенно если начнется настоящая война, ты просто уйдешь отсюда туда, где тебе будет лучше.
Николь слегка отвернулась, чтобы Джоселин не мог видеть ее лица.
– Мы только начали узнавать друг друга. Зачем говорить о том, что нам придется расстаться?
– Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?
– Не зная того, что судьба может выкинуть в следующий момент, боюсь, так оно и есть.
– Тогда мне ничего не остается, – произнес он, снова нежно обнимая ее, – кроме как смириться с этим.
Война была продолжена в феврале 1643 года, когда принц Руперт покинул Оксфорд и штурмом взял Чиренчестер. Принц последовал дальше на север в сторону Бирмингема, в то время как граф Нортгемптон, бывший предводитель либералов, отправился завоевывать Стаффорд. Лорд Джоселин присоединился к его войску. Вместе с известиями обо всех этих военных действиях пришло сообщение и о том, что королева Генриетта-Мария вернулась, наконец, в Англию, закончив все денежные манипуляции в Голландии. Ее миссия была отчасти успешной, хотя в своем письме Генриетта-Мария сообщила, что голландцы дали ей только половину того, за что она им заплатила. Так или иначе, ее величество получила сто тысяч фунтов стерлингов, две тысячи единиц огнестрельного оружия и солдат, пожелавших принять участие в войне. Однако надежды на то, что она присоединится к королю в Оксфорде, вскоре развеялись. Генриетта-Мария вернулась в Йорк в дом сэра Артура Ингрема.
– Я не могу ее понять, – сказала как-то Николь Эммет. – Ведь они так долго не виделись. Я бы на ее месте сделала все возможное, чтобы только быть рядом с ним.
– Говорят, для нее это очень опасно. А вы эти дни просто не в себе и не можете рассуждать здраво.
Это была истинная правда. Николь была просто без ума от любви к Джоселину, и ее не интересовало больше ничего. Кроме того, это головокружительное и горькое чувство любви (горькое, потому что им опять пришлось разлучиться) омрачалось тем, что к Николь стал возвращаться старый, почти забытый СОН.