Изгнание
Шрифт:
Туркул всячески оттягивал представление, намекал, что особо тяжелые бои ведет дивизия, ведомая им, и он сам, дабы обеспечить успех, шел вчера во главе полка, которым когда-то командовал. Туркул так хотел получить орден и добивался его столь прямолинейно и даже глупо, что Врангель вынужден был отослать его, а Кутепов, извиняясь за своего подчиненного, объяснил: в жилах боевого офицера, действительно отличающегося ненавистью к большевикам, удивительным хладнокровием и храбростью — в дивизии бытует даже легенда о его неуязвимости от пуль и снарядов, — течет густой рекой и низменная молдавская кровь. Она-то, видимо, и влияет на некоторые поступки и мысли молодого генерала, у которого и так
Решили, что кавалером ордена Николая-чудотворца должен стать человек нейтральный, не принадлежащий ни к дроздовцам, ни к корниловцам, ни к марковцам, дабы не обижать никого из бывших «добровольцев», из «цветных» гвардейцев, как их называли за разноцветную форму.
Процедура поисков героя затягивалась и начинала раздражать главнокомандующего. Он подумывал о том, чтобы поручить награждение командиру корпуса, но тут вездесущий Артифексов посоветовал наградить какого-нибудь танкиста: шутка ли, в запечатанном железном сейфе путешествовать впереди цепей и не перевернуться; слышал он, будто англичане и французы уже за одно то, что офицер соглашается в собственном гробу воевать, к ордену его представляют за храбрость.
Идея Врангелю понравилась. И герой сразу же нашелся, им оказался поручик Любич-Ярмолович, которого довольно долго, впрочем, не могли отыскать. А пока его искали, сослуживцы и начальники, соревнуясь в красноречии, рассказывали главнокомандующему, как поручик Любич на своем танке первым прорвал проволочные заграждения красных, увлек за собой остальные машины и лично захватил не то орудие, не то пулемет. Подвиг для первого кавалера нового ордена, если судить строго, был не очень ярким и впечатляющим, однако героического поручика уже искали, машина закрутилась, и Врангель не хотел ее останавливать. К тому же он торопился в Севастополь, где его ждали государственные обязанности, большая политика, неотложные дела в Ставке, а тут бездарная трата времени, пока отыщут какого-то Любича-Ярмоловича, серба, молдаванина или малоросса — бог знает кого! Гораздо патриотичнее было бы, если б первый кавалер нового ордена носил фамилию Иванов или Марков. Безобразие! Начальники — ни к чертовой матери! Не суметь найти ни одного подлинно русского героя во время наступления! Врангель хотел уже отменить процедуру награждения и уехать, но в этот момент явился злополучный поручик. Не столько явился, сколько был представлен, приведен двумя офицерами, которые цепко держали его под руки.
Поручик Любич, коренастый, почти квадратный, с пухлым, безволосым бабьим лицом, оказался мертвецки пьяным. Он не стоял на ногах и смотрел на главнокомандующего с трудом из-под полуприкрытых век, закинув голову назад. Казалось поэтому — высокомерно.
Делая вид, что не замечает позорности происходящего, Врангель принял единственно правильное решение — сделал знак, чтобы Любича подвели. Он и сам шагнул навстречу и, брезгливо морщась, но заставляя себя не отворачивать лица, потому что от поручика невозможно несло диким сивушным перегаром — точно Любич керосин пил, — нагнувшись, стал цеплять на шарообразную и гулкую, как пустая бочка, грудь злополучный орден. Толстое сукно мундира не протыкалось. Поручик качался с закрытыми глазами. Державшие его слева и справа офицеры, страстно желая помочь главнокомандующему, лишь мешали ему. Из ноздрей и из ушей Любича густо лезли черные волосы. Врангелю хотелось что есть силы въехать кулаком в эту собачью физиономию, сбить с ног, растоптать, уничтожить, всадить в поросячье рыло семь пуль из нагана. У него дрожали от нетерпения руки, на лбу выступила испарина. Но тут лицо поручика вдруг прозрело — открылся сначала один
Командующий косо прицепил наконец орден и выпрямился. Раздались аплодисменты, запоздало бухнул марш неизвестно как и когда оказавшийся здесь полковой оркестр. Врангель застыл, почтительно вытянулся. Замерла по стойке «смирно» свита. Капельмейстер из мобилизованных, которому впервые выпала честь продемонстрировать свое мастерство перед главнокомандующим, старался изо всех сил и никак не мог остановиться. Наконец оркестр умолк и в наступившей на миг тишине особенно громко прозвучал безжалостный, хриплый от гнева голос Врангеля:
— Приказываю: поручика Любича-Ярмоловича немедля арестовать на десять суток. А коли подобное повторится, предать военно-полевому суду и разжаловать в рядовые. Чтоб другим неповадно было! Прошу вас проследить, Александр Павлович. Безобразие! В присутствии главнокомандующего...
Генерал Кутепов вытянулся и взял под козырек.
По возвращении в Севастополь Врангель, несмотря на довольно поздний час, приказал отвезти себя в Большой дворец. Ничего особо срочного он не предвидел. Просто демонстрировал перед подчиненными работоспособность и преданность делу.
В приемной его поджидал полковник фон Перлоф. Врангель, проходя и здороваясь с небольшой группой узнавших о его приезде и дожидавшихся его офицеров и гражданских лиц, улыбаясь, милостиво кивнул ему и пропустил в кабинет первым.
— Имеете сообщить о Кривошеине? — спросил он.
Фон Перлоф склонил надвое рассеченную пробором голову. Достал из папки два листа бумаги, склонясь, положил на стол перед главнокомандующим:
— Письма. Кривошеин — Палеологу, Палеолог — Кривошеину. Перлюстрированы.
— Браво, полковник! — Врангель сделал вид, будто аплодирует. — Посмотрим, что сообщает наш друг. И друг ли он нам? — Врангель склонился над бумагами, сказал устало, чуть капризно: — Ужасный почерк. Вы уж сами, пожалуйста, полковник. Самое основное, прошу вас. Устал на позициях.
Фон Перлоф, не взяв писем со стола, процитировал:
— «Весьма важно было бы для генерала Врангеля иметь возможность рассчитывать на помощь Франции военными материалами, а в случае невозможности продолжения борьбы, на помощь Франции в эвакуации Крыма». — И от себя добавил: — Александр Васильевич Кривошеин становится под знамена Врангеля, ваше высокопревосходительство.
— А что Палеолог?
Фон Перлоф кивнул и, не задумываясь, точно читая, вновь заговорил, быстро и без эмоций:
— «Я не преминул представить письмо ваше господину Председателю Совета министров, министру иностранных дел. Я рад иметь удовольствие засвидетельствовать вам, что французское правительство признает все значение русской территории — последнего убежища русских националистов — русского убежища совести и права. Доколе генерал Врангель не получит гарантий, обеспечивающих его войска, мы приложим усилия для снабжения его продовольствием и боевыми материалами для защиты от наступления большевиков...»
— Однако память у вас. Христиан Иванович! — восхищенно сказал Врангель. — Как граммофон!
— Профессиональная, ваше высокопревосходительство, — скромно ответил полковник.
— Есть задание, дорогой Христиан Иванович. Абсолютно новый объект.
— Слушаю вас, ваше высокопревосходительство.
— Генерал Слащев. Любимец публики. Настроения, дела, связи — особо в гражданских кругах. Намерения. Но что я учу вас?! Все, абсолютно все! Глубокая, всесторонняя информация!
— Полагаю, следует ожидать прикомандирования к штабу генерала Слащева?