Изгнанница
Шрифт:
— А куда мы пойдем?
— В Эрстенну. Больше некуда… Может быть, там… Они далеко от этих мест, им неважно, что подумает Аркайна. И войны там нет. Но сейчас я не смогу снова идти странствовать. Снова долгие дни в дороге, может быть, ночи под открытым небом… У меня пока просто нет сил.
Мама вздохнула и опять, как утром, закашлялась. Мне стало так жаль ее. И я решила во что бы то ни стало потерпеть два или три месяца, какая бы ни была та школа, куда меня определят. Мне представлялось мрачное здание, длинное, с враждебно поблескивающими окнами. Там плохо кормят, там злые учителя… Ведь хорошая
Мы нашли на этом же этаже нужную нам комнату. За столом снова сидело несколько человек. Нам тоже предложили присесть на шаткие, скрипучие стулья.
Начальник учебной комиссии выслушал маму, просмотрел наши бумаги. Высокая полная дама в темно — синем платье достала книгу, раскрыла ее в начале какого-то рассказа и попросила меня прочитать. Рассказ показался мне совсем детским. После этого дала мне листок и продиктовала задачу — опять-таки, довольно простую. Задания, хоть я их сделала совсем легко, меня разочаровали. Раз спрашивают такие пустяки, значит, уж точно не пошлют меня в хорошую школу. Когда я отвечала, вся комиссия внимательно слушала меня.
— Что ж, она довольно взрослая девочка и не может даром есть наш хлеб, — сказал начальник комиссии.
Мама слегка нахмурилась, но промолчала, сидя все так же прямо.
— Думаю, мы определим ее в сельскую школу — общину. Там дети не только учатся, но и работают. Не больше трех часов в день, выполняя посильные им задания. На поле, в теплицах или на птичьем дворе.
Я горько подумала, что, конечно, не буду даром есть их хлеб. Он у меня, наверно, в горле застрянет. Я ведь ничего этого не умею.
— Растанна хорошо танцует. Может быть, ее можно определить в какую-нибудь городскую школу, где она могла бы… — мама это сказала отрешенно, видимо, ни на что уже не надеясь, просто ей хотелось использовать хоть самую маленькую возможность оставить меня в городе.
— Пока, думаю, это невозможно, вот когда она вырастет, тогда, если захочет, и будут средства… — начал один из чиновников, недовольно глядя на маму. Но та высокая дама в темно — синем платье, которая велела мне решать задачи и читать, сказала:
— Ну, почему же, пусть станцует нам, и мы посмотрим и решим, может быть, девочка действительно талантлива?
Мама посмотрела на меня. Начальник комиссии и все остальные тоже ждали, не сводя с меня глаз.
Я не понимала, как можно танцевать без музыки. Но вдруг вспомнила мой сон — танец на снежной поляне под яркой круглой луной. И начала танцевать. Я слышала музыку, она вдруг выплыла из моей памяти. Это была та пьеса, которую мама любила играть, когда у нас было дома пианино. Я плохо пою, но про себя могу услышать мелодию очень точно. Мамина музыка лилась и лилась, невидимые пальцы бежали по клавишам. Они вызывали звуки то нежные, то взволнованные, то печальные. Потом музыка закончилась, и я остановилась.
— Техники никакой, совершенно, — покачал головой один из сидевших за столом. У него были рыжие усы и светло — карие глаза. Мне на секунду стало странно, я ведь еще видела поляну и луну. Но и эта маленькая комната с чужими людьми тоже была настоящей. Но вот снежная поляна растаяла, а тесное душное помещение окончательно стало действительностью.
— Нет, скажу вам, это просто очаровательно, хотя и неумело, — сказала полная дама. А вторая дама, худая, в коричневом узком платье, кивнула.
— Да, пожалуй, но… — снова начал тот, с рыжими усами.
Тут начальник комиссии велел нам выйти и ждать за дверью. В коридоре было уже пусто. Мама устало опустилась на скамейку, а я стала смотреть в окно и гадать, что же они решат. И вот из кабинета вышла та дама, в темно — синем, и улыбнулась мне. Потом обратилась к маме:
— Растанне очень повезло. Мы направим ее в училище при Королевском Театре, на отделение танцев. Принимают туда, правда, с одиннадцати лет, ваша дочь опоздала почти на год. Но если Растанна постарается, то догонит других учениц. Способности у нее есть, однако нужно проявить прилежание и потрудиться. Если же нет… Придется отправить девочку в обычную школу. Было бы жаль — у нее, кажется, в самом деле, талант, и она может стать прекрасной танцовщицей.
Она протянула маме подписанные бумаги и объяснила, что ей следует обратиться к начальнице училища госпоже Фарриста.
На улице было тепло, около луж прыгали воробьи. Повозка, на которой мы приехали, уже исчезла — наверно, отправилась за следующей партией изгнанников. Теперь-то я поняла, почему разрешения на переход границы не выдавали старикам или, наоборот, семьям с маленькими детьми. Ведь с них ничего не получишь. Мы отошли немного от серого здания. Я, наверно, первый раз внимательно осмотрелась вокруг. Широкая улица — два экипажа разъедутся легко, а еще тротуары для пешеходов. Да, вряд ли жители Нартолана переговариваются, как у нас, через улицу, выглядывая из окон. А мы с Гилассой, когда она жила в доме напротив нашего, даже иногда перекидывали друг другу игрушки или еще какие-нибудь вещички.
Мы прошли немного вперед, до небольшого скверика. Там сели на скамейку, и мама выложила и увязала в узелок мои вещи. Мы сидели с ней рядом, и никак не могли встать, чтобы разойтись и отправиться в совсем другую жизнь, и едва ли эта жизнь окажется счастливой. Отсюда мама пойдет на свою мануфактуру, а я в училище при Театре. Сможем ли мы видеться? Как теперь будем жить дальше? Мы ведь никогда раньше не разлучались. Мне было очень тоскливо и страшно. Мама погладила меня по руке, она смотрела мне в лицо тревожно и печально.
— Это ведь только до лета? — спросила я.
— Да, только до лета, — твердо сказала мама.
До училища мы шли пешком, и очень устали. Раза два только останавливались отдохнуть или спросить дорогу. И вот мы — у здания КоролевскогоТеатра (училище находилось в театральном флигеле). Я посмотрела на ступени, ведущие к широким тяжелым дверям, на колонны и страшных крылатых полудраконов — полухимер со свитой каких-то мелких чудищ на фасаде над входом. Вот он, Театр…
Мама присела и платком протерла мои ботинки от уличной пыли и грязи. Отряхнула низ плаща. А потом мы зашли в тот флигель, который справа от основного здания. Одна из тех дам, которая была в Комиссии, объяснила нам, куда идти, и мы знали, что правый флигель — училище, а в левом живут артисты, там малый репетиционный зал, гримировальные комнаты и прочее. Эти две пристройки казались двумя крыльями, а сам Театр — устремленной вперед хищной птицей.