Изгнанницы
Шрифт:
– Ничего я не знаю, кроме того, что видела собственными глазами.
– Мне его подарили.
– А говорила: фамильная драгоценность. Врунья.
– Мне его и вправду подарили.
Агнес высвободила руку.
– «Мне его и вправду подарили», – передразнила она. – Глупая твоя голова. То, что перстень у тебя нашли, – это еще полбеды. Ты же понесла, дуреха. – Агнес рассмеялась при виде озадаченного выражения на лице Эванджелины. – Что, не ожидала? Слишком невинная, чтобы догадаться самой, да, видать, не шибко порядочная, коли в постель к мужикам прыгаешь.
«Понесла». Стоило этому слову вылететь изо рта Агнес, как Эванджелина сразу поняла, что
– А я всего лишь… Как это говорится?.. Ага, уведомила обо всем хозяйку дома. Вот! – с чопорным самодовольством заявила Агнес.
Бархатный, обволакивающий голос Сесила. Нежные слова и комплименты. Его настойчивые пальцы и ослепительная улыбка. Ее собственная слабость, легковерность, наивность. Какой же она была жалкой и глупой. Как могла позволить так себя скомпрометировать? У бедной девушки нет ничего, кроме доброго имени. А теперь у нее и этого не осталось.
– Что, вечно задирала нос, не желала водить с нами дружбу, думала, будто лучше остальных? Как бы не так! Ну и поделом тебе, – проговорила Агнес, протягивая руку к двери и открывая ее одним рывком. – Теперь уж все знают. В доме над тебой только ленивый не смеется. – Она направилась к лестнице, оттеснив гувернантку так грубо, что та ударилась спиной о стену.
Отчаяние волной поднялось в груди Эванджелины, наполняя ее с такой силой и скоростью, что этому чувству невозможно было противиться. Не раздумывая, девушка вышла вслед за Агнес на площадку и толкнула ее что было мочи. Со странным пронзительным взвизгом горничная полетела вниз головой по лестнице и свалилась бесформенной грудой у ее подножия.
Опустив глаза на Агнес, которая, пошатываясь, поднималась на ноги, Эванджелина почувствовала, как ярость внутри нее достигла пика и начала угасать, оставляя после себя слабую дрожь сожаления.
За считаные секунды на месте происшествия оказались дворецкий со старшим лакеем.
– Она… она пыталась меня убить! – выкрикнула Агнес, схватившись за голову.
Эванджелина, стоявшая наверху, на лестничной площадке, была зловеще, неестественно спокойна. Она разгладила передник, заправила за ухо тонкую прядь волос. Словно бы наблюдая за происходящим со стороны, из зрительного зала, она отметила презрительную гримасу дворецкого и наигранные рыдания Агнес. Смотрела, как вокруг горничной суетится с воплями и визгом кухарка миссис Гримсби.
Эванджелина знала, что ее жизни на Бленхейм-роуд пришел конец – конец букварям, белому мелу, грифельным доскам, щебету Неда и Беатрис о бисквитном кексе, ее маленькой спаленке с малюсеньким окошком. Горячему дыханию Сесила на шее. Не будет ни оправдания, ни искупления. Может, так оно и лучше – хватит уже быть безвольной жертвой. Теперь она хотя бы заслужила свою участь.
Пока в коридоре для прислуги, освещенном масляными лампами, два констебля надевали на преступницу наручники и ножные кандалы, полицейский с вислыми усами, прихватив свой блокнот, обходил всю прислугу.
– Она была ужасной тихоней, – говорила горничная так, будто Эванджелины уже не было в доме.
Все они, как ей представлялось, переигрывали, исполняя ожидаемые от них роли: слуги слишком уж возмущались, а полицейские чересчур важничали. Агнес, ясное дело, чувствовала себя на седьмом небе: внимание и явное сочувствие со стороны старших по положению вскружили ей голову.
На Эванджелине все еще было ее синее, камвольной шерсти платье с белым передником, какие полагается носить гувернанткам. Ничего больше ей взять с собой не разрешили. Поскольку руки у девушки были скованы спереди, а, переставляя ноги в кандалах, она могла передвигаться только мелкими шаркающими шажками, ей потребовалась помощь двух констеблей, чтобы преодолеть путь вверх по темной задней лестнице, к черному ходу для слуг на первом этаже. Им пришлось едва ли не на руках внести арестованную в тюремный экипаж.
Стоял холодный, дождливый мартовский вечер. В экипаже было промозгло и пахло, как ни странно, мокрой овчиной. Открытые окна были забраны вертикальными железными прутьями и лишены стекол. Эванджелина сидела на грубой деревянной доске-сиденье рядом с констеблем с вислыми усами и напротив двух других; те оба неотрывно смотрели на нее – то ли с похотью, то ли просто с любопытством, определить это девушка затруднялась.
Пока возница готовил лошадей, Эванджелина подалась вперед, чтобы бросить последний взгляд на дом. Возле большого окна, придерживая рукой отдернутую тюлевую занавеску, стояла миссис Уитстон. Едва бывшая гувернантка встретилась с ней взглядом, как хозяйка отпустила занавеску и отошла вглубь гостиной.
Лошади дернулись и припустили. Эванджелина вжалась в сиденье, тщетно пытаясь занять такое положение, в котором кандалы не будут врезаться ей в щиколотки, а экипаж тем временем раскачивался и громыхал по булыжникам мостовой.
В тот день, когда она впервые прибыла на пролетке в Сент-Джонс-Вуд, тоже было холодно и моросил дождь. Стоя на крыльце кремово-белого дома номер 22 по Бленхейм-роуд – цифры были выполнены из черного металла, а покрытая киноварью дверь парадного входа блестела глянцем, – девушка глубоко вздохнула. В кожаном саквояже, который она сжимала в одной руке, лежало все ее нехитрое имущество: три муслиновых платья, две ночные сорочки и один чепчик, комплект нижнего белья, полотенце, щетка из конского волоса и маленькая коллекция книг – Библия отца с его рукописными пометками; ее собственные учебники по основам латыни, древнегреческого и математики; и изрядно потрепанное издание «Бури» Шекспира, единственной пьесы, которую Эванджелине довелось увидеть на сцене, в исполнении гастролирующей труппы, которая проезжала однажды летом через Танбридж-Уэллс.
Девушка поправила головной убор и позвонила в дверь, слушая раздавшуюся внутри дома трель.
Никакого ответа.
Она снова нажала на звонок. И только Эванджелина призадумалась, уж не перепутала ли она дни, как дверь открылась и в проеме показался молодой человек. Его карие глаза смотрели на гостью пытливо, с живым интересом. Темно-русые волосы, густые и слегка вьющиеся, падали на воротник свободной белой рубашки. Ни шейного платка, ни фрака. Это явно был не дворецкий.
– Да? – нетерпеливо спросил он. – Чем могу помочь, мисс?
– Дело в том, что я… я… – Опомнившись, Эванджелина сделала книксен. – Простите, сэр. Наверное, мне будет лучше вернуться позже.
Он придирчиво оглядел ее, как будто что-то прикидывая.
– Вас ожидают?
– Я полагаю, что да.
– Кто именно?
– Хозяйка дома, сэр. Миссис Уитстон. Меня зовут Эванджелина Стоукс, я новая гувернантка.
– Вот как. Вы в этом твердо уверены?
– Что, п-простите? – запинаясь, переспросила она.
– Я и не подозревал, что у гувернанток бывают такие шикарные формы, – ответил молодой человек, широким жестом указывая на девушку. – Моя собственная гувернантка, помнится, выглядела совсем иначе. Чертовски несправедливо!