Изгнанник из Спарты
Шрифт:
Аристон молча взвесил в уме оба варианта. Девять кораблей не могли доставить спартанцам ни малейших проблем. Лизандр направит против них двадцать кораблей, а остальные сто с лишним медноносых таранов беспрепятственно врежутся в беспомощный афинский флот. А мертвыми Конон и его люди ничем не смогут помочь Афинам. Если же попытаться спастись, то по крайней мере кому-то из них, возможно, и удалось бы добраться до своего полиса и предупредить его о надвигающейся опасности.
– Я бы уклонился от боя, великий стратег, - сказал он. Теперь уже Конон пристально посмотрел ему в глаза.
– Почему?
– спросил стратег.
– Чтобы остаться в живых и предупредить полис. Чтобы затем защищать его стены до последней капли крови.
– Да будет так!
– сказал Конон и повернулся к своему помощнику. Лицо нуарха было серым от ужаса,
– Прикажи келевсгу задать максимальный темп, - распорядился Конон.
– Скажи рулевому, чтобы поворачивал резко влево. Дай остальным команду следовать за нами.
– Как влево?
– возопил нуарх.
– Но ведь это же…
– В противоположную сторону от Афин. Знаю. Мы идем к Лампсаку, нуарх. Ступай же и отдай распоряжения!
Аристон удивленно смотрел на своего командующего. Затем он улыбнулся. В этот момент его восхищение Кононом было безграничным.
– Ты хочешь воспользоваться парусами Лизандра, не так ли, великий стратег?
– спросил он.
– Вот именно. Теми самыми парусами, которые всегда оставляют на берегу, когда назревает сражение - ведь и наши остались на этой злосчастной полоске земли, откуда нам их уже не вернуть, - чтобы вражеские катапульты не смогли поджечь их зажигательными снарядами, чтобы они не запутались в снастях другого судна, своего или неприятельского, в самый разгар битвы, что может привести к самым печальным последствиям. Итак, в путь, за парусами Лизандра. Я думаю, они нам пригодятся. Мы обретем крылья, которые помчат нас так, что никакие гребцы не смогут нас догнать.
– Сама Афина наделила тебя своей мудростью, стратег!
– воскликнул Аристон.
Все вышло как нельзя лучше. Отряд Конона с попутным ветром проскочил мимо спартанского флота и как выпущенная из лука стрела устремился к беззащитному Лампсаку. Лизандр даже не оставил там гарнизона. Они захватили все спартанские паруса, отобрали девять из них для своих кораблей, а остальные сожгли. Их снасти загудели, паруса наполнились ветром; темная, как вино, вода вскипела у них за кормой белоснежной пеной. И они вышли в открытое море, оторвавшись от лакедемонского флота на пол-Геллеспонта.
Но даже на таком расстоянии они видели столбы черного
дыма, поднимающегося к небесным чертогам Зевса, сквозь который то и дело прорывались тусклые языки пламени, бушевавшего на побережье у Эгоспотама, на том самом месте, где еще совсем недавно стоял афинский флот; а когда менялся ветер, до них доносился отвратительный запах горящей человеческой плоти, и от этого запаха даже боги зажимали носы, не в силах его вынести.
Так было.
И было еще: не успели они уйти, убежать от этого зловонного дыма, от этого нестерпимого запаха, как услыхали отчаянный крик, услыхали голоса афинян, взывавшие к ним:
– Помогите! Ради Зевса, спасите нас!
И Аристон увидел маленький сторожевой корабль, триаконтор, погруженный в воду почти по самую палубу. Он увидел зияющую пробоину в самой середине корпуса судна, оставленную лакедемонской триерой. И понял, что его команда уже обречена, если только…
Он обернулся и посмотрел на Конона.
– Суши весла! Табань!
– закричал великий флотоводец.
Они втащили их на борт, этих несчастных, посиневших от холода, дрожащих, окровавленных, потерявших человеческий облик. Конон лично расспрашивал их.
– Мы сдались. Стратеги поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. И они…
– Сдались на милость спартанцев?
– спросил Конон.
– Да, великий стратег! Только…
– Что только?
– прошептал Конон, уже зная ответ, как и Аристон.
– Что, ради Геры!
– Этого слова лаконцы просто не знают, мой господин, - сказал старший из спасенных, - если оно вообще есть в дорийском языке, в чем я сильно сомневаюсь.
– Нет!
– воскликнул Конон.
– Неужели они…
– Убивают пленных? Именно так, мой господин, по приказу Лизандра. Три тысячи человек. Тела сжигали прямо вместе с кораблями. Тут-то нам и удалось бежать. Видишь ли, нужно много времени для того, чтобы убить три тысячи человек. Целая вечность Тартара даже…
– … для таких профессиональных мясников, как спар-
танцы, - закончил за него Конон. Затем он склонил голову и заплакал.
Аристон молча смотрел на него. Ярость, бушевавшую в его душе, и невыносимый, безграничный стыд за своих соотечественников не могли выразить никакие слезы.
Три ночи спустя он стоял на палубе и смотрел на звезды. С каждой минутой он все больше осознавал, что они находятся явно не на своих местах. Даже его скромных познаний в навигации было достаточно, чтобы это заметить. Кроме того, они должны были бы уже увидеть огни Афин. Он еще раз взглянул вперед, туда, где должен был быть город. Никаких огней. Одно бескрайнее темно-синее море, спокойное, что-то сонно бормочущее про себя. Он смотрел на это небо, на эти звезды. Он все понял. У него не осталось ни малейших сомнений.
Он пошел и разыскал великого Конона.
– Послушай, Аристон, - сказал ему стратег, - ты что, уже забыл о том, какая участь постигла шестерых стратегов после Аргинусского сражения? Причем одним из них был сын самого Перикла?
– Нет, я этого не забыл, - ответил Аристон.
– Тогда мне не нужно объяснять тебе, что афинская чернь сделает с побежденным стратегом, который прибудет в Пирей с подобным известием?
– Нет, - сказал Аристон.
– А я хочу жить, - заявил Конон.
– Видишь ли, мой мальчик, яд никогда не был моим любимым напитком.
– И что же теперь?
– спросил Аристон.
– Мы направляемся на Кипр. Прекрасный остров. А главное, царь Кипра Евагор мой друг. И я смогу спокойно провести там остаток моих дней.
– Но Афины! Их надо предупредить!
– воскликнул Аристон.
– Я посылаю “Паралос”, чтобы предупредить полис, мой мальчик. Много же пользы это им принесет, без флота, без денег на постройку нового, без…
– О великий Конон!
– прервал его Аристон.
– Да; Аристон?
– Позволь и мне отплыть на нем! Я должен попасть домой! Понимаешь, должен! Два года… Конон с жалостью посмотрел на него.