Изгнанник из Спарты
Шрифт:
Идем, - сказал Аристон и снял ее с коня. Он распахнул дверь, на цыпочках пересек внутренний дворик, открыл еще одну дверь и отошел в сторону, чтобы она смогла заглянуть в глубь спальни, освещенной тусклым светом мерцающей лампады.
– О бессмертные боги!
– ахнула Клео.
– Ты… ты убил их!
Аристон с улыбкой покачал головой.
– За такой пустяк? Нет, Клео. Это пятна вина, а не крови. Очаровательная пара, не правда ли? Орхомен, этот Гефест, которого я сделал хромым, этот здоровенный пузатый чурбан. И эта тощая мегера, этот развратный мешок костей, предупредивший меня, что моя постель и часа не пробудет пустой после того, как я покину этот дом. И судя по всему, она сдержала свое слово. Предсказатель был прав, просто я неверно понял его. То, к чему я так долго стремился, мое гражданство…
– Аристон!
– прошептала Клеотера.
– Говори тише, ты их разбудишь!
После всех поглощенных ими вакхических чаш их теперь не разбудит сам Зевс Громовержец. Что ж, пусть Эрос даст им насладиться друг другом. Надеюсь, ты согласишься, что я не повинен в обмане и измене? II что этот грех не на моей совести? Ну а теперь поспешим в храм Гестии, чтобы разбудить жрицу и стать мужем и женой, пока кто-либо силой ор^ жия не принудил меня принять гражданство и тем самым не лишил нас этой возможности… пока мы оба все еще низкие метеки и закон…
Клео дрожащим голосом прервала его:
– Аристон, родной мой, ты… ты уверен? Он откинул голову назад и расхохотался.
– Но Аристон, ведь ты и она…
– …никогда не были женаты, учти. Она была знатной афинянкой, я - скромным метеком. За что ныне нам следует возблагодарить Геру и Гестию!
И она услыхала жуткое эхо, доносящееся изо всех пустынных уголков этого дома, и содрогнулась, как будто под дуновением ледяного ветра.
– Аристон, - прошептала она, - что это за ужасные звуки?
– Это смеются боги - и я, - ответил он.
Но оставалось еще одно, последнее, предсказание, которое должно было сбыться: об огромном горе, которое Аристону суждено было разделить со многими другими. И вот спустя четыре года после этого дня, он, всегда гордившийся своей сдержанностью, своим железным самообладанием, как безумный ворвался в дом Анита. Он застал своего бывшего соратника возлежащим за обеденным столом в обществе Мелета и престарелого Ликона, отца его покойного возлюбленного друга Автолика.
Но ни один из них не притрагивался к еде. Они лежали с поникшими головами, равнодушно взирая на богатые яства, как бы не замечая ничего вокруг.
Аристон молча смотрел на них, задыхаясь от ярости, пока, наконец, она не прорвалась через его перехваченное спазмом горло, чуть не разодрав его, оставив во рту вкус слез и крови.
– Вы!
– загремел он.
– Вы трое! Празднуете победу, клянусь Хароном и Цербером! Обвинить его! Обвинить Сократа! О бессмертные боги! Лишить его жизни! Его! Жизни, равной которой не было никогда и нигде!
Они ничего не ответили. Их лица были сумрачны и печальны.
– Мелет, я не знаком с тобою и посему понятия не имею, что заставило тебя совершить этот подлый поступок. Но ты, почтенный Ликон! Неужели мне нужно напоминать тебе о той нежной дружбе, о тех чувствах, что я и Автолик питали друг к другу? Посмеешь ли ты отрицать, что твой покойный
сын горячо любил Сократа, преклонялся перед своим учителем?
– Нет, - с горечью ответил Ликон.
– Ибо если бы он меньше любил этого старого болтливого глупца или нашел бы себе лучшую компанию, чем ты, метек, он был бы сейчас жив.
Аристон застыл на месте. Его буквально трясло от ярости, он чувствовал, что вот-вот сойдет с ума. Он наклонил голову и стоял, сжимая и разжимая свои могучие кулаки, вены на его горле и висках бились, как туго натянутые канаты, пока ему не удалось немного овладеть собой.
– Благодари свои седые волосы, о Ликон, - прошептал он.
Затем его громовой голос вновь зазвучал во всю мощь:
– Но ты, Анит! Мой боевой товарищ! Я, сражавшийся рядом с тобой, проливавший кровь…
– Я и не отрицаю этого. Аристон, - устало произнес Анит.
– А кроме того, речь не об этом. Сократ развратил моего сына…
– Сократ никого не развращал! Тем более этого твоего вечно пьяного бездельника, неспособного даже заниматься твоим кожевенным ремеслом! Какие основания, Анит, могли быть у тебя, чтобы стать убийцей величайшего человека, когда-либо рожденного Элладой?
Тогда Анит встал, взял Аристона за руку и спокойным негромким голосом сказал:
– Давай выйдем во двор, друг мой, и я все тебе объясню. Только прошу тебя, перестань так кричать.
Они стояли во дворе лицом к лицу. И надо прямосказать, победа в этом поединке осталась за Анитом,
– Я сражался и проливал кровь за демократию, Аристон, - спокойно начал он, - так же, как и ты, друг мой. Что касается моего сына - да что там! Ты прав. Он не стоит того, чтобы из-за него ссориться. Но демократия этого стоит. Право людей, пусть бедных, необразованных, простых людей самим управлять собой. И даже управлять собой плохо, если уж на то пошло. А кто были самыми сильными и опасными врагами демократии? Я назову их тебе: Алкивиад, называвший ее “сознательным безумием”; Критий, едва не уничтоживший ее; Хармид, сын Глаукона, помощник и со-
участник Крития во всех его преступлениях. Обрати внимание, все они - ученики твоего учителя!
– Он не учил их этому!
– начал было Аристон.
– Он…
– Неужели? А кто придумал сравнение с флейтистом, нанятым для ваяния статуи? С каменщиком, пытающимся управлять кораблем? Кто за все время правления Тридцати ни разу не возвысил свой голос…
– Как, например, в случае с Леоном Саламинским, Анит?
– парировал Аристон.
– Согласен. Я готов это признать, но только в том случае, если ты, в свою очередь, признаешь, что и при демократии он точно так же бросил вызов нашей кровожадной черни во время суда над шестью стратегами. Я и не думаю отказывать ему в отваге или в благородстве. А вот в чем я ему решительно отказываю, так это в мудрости, по крайней мере политической мудрости…