Изгнанник из Спарты
Шрифт:
глаза.
– Я хочу с ней распроститься, - сказал он. Безобразный афинянин улыбнулся. И внезапно его уродство странным образом исчезло. Его лукавые глазки преобразили негармоничные черты лица: по-африкански широкие и плоские нос и губы, высокие скифские или монгольские скулы, жидкую бороденку. Мужчина был прекрасен, ибо в нем жила душа, дух, даймонион.
– Это слишком легко, - ласково возразил он.
– Почему бы тебе не попытаться стать ее хозяином, прекрасный
юноша?
Аристон удивленно воззрился на него.
– Стать
– Прими ее такой, какая она есть. Ты должен понять, что боль, ужас, страдание, горе - странно, что у такого юного человека все это есть в глазах - тоже иллюзии. Как и почести, богатство и слава. Что счастье в философии, то есть в любви к мудрости, а не в обладании ею, сын мой! Ибо мудрость как женщина: прижми ее к груди, и она окажется такой же каргой, как моя Ксантиппа, хотя - Гера и Гестия свидетельницы!
– я даю ей достаточно оснований для ее гневных вспышек. Я ничего не знаю. Я лишь повитуха, как и моя мать, только я принимаю не детей, рождающихся на свет, а идеи. Скажи, почему ты хочешь умереть?
Аристон, ни слова не говоря, глядел на афинянина. На языке вертелся вопрос: во имя черного Аида, какое твое дело? Но горькие восклицания так и застыли на губах. Отчасти Аристона удержало спартанское воспитание, культивировавшее уважение к старшим. Но лишь отчасти. Почему-то Аристон почувствовал, что странному, властному мужчине есть до этого дело, что любой человеческий опыт вызывает у него интерес, участие, жалость и, может быть, даже попытку помочь. Однако, чувствуя, зная это, Аристон все равно не отвечал. Он не говорил, потому что не мог. То, что накопилось в душе, лежало слишком глубоко, за словами или слезами.
– Скажи ему!
– свистящим шепотом произнес Орхомен.
– Я тоже хочу послушать твою версию. Хотя… лучше, наверно, его предупредить… Тебе, видно, на роду написано убивать мудрецов… а он явно мудрец…
– Говори, курос калон, - повторил афинянин.
– Зачем?
– спросил Аристон.
– Какой от этого прок?
– Ты когда-нибудь видел, как хирург вскрывает нарыв?
– спросил афинянин.
Аристон рассмеялся. Его смех льдышками рассыпался в воздухе. И сразу стало холодно.
– Тебе охота захлебнуться в гное, незнакомец?
– сказал он.
– Я хороший пловец, - ответил афинянин.
– Говори, сын мой.
– Прекрасно. Я внебрачный ублюдок. Я спал с родной матерью. Убил собственного отца. Я…
Он осекся. Безобразный мужчина смотрел на него, улыбаясь.
– У меня впереди целый день, златокудрый мальчик, - сказал он.
– И больше терпения, чем ты можешь себе вообразить. Однако я должен предупредить тебя: только правда приносит исцеление. Тебе это когда-нибудь приходило в голову?
– Правда?
– прошептал Аристон.
– Что есть правда, незнакомец? Разве она существует? Разве в мире существует что-нибудь, кроме похоти и кошмара? Разве жизнь не состоит лишь из безумия, горя и боли?
– Не знаю, - сказал афинянин.
– Но ведь я ничего не знаю. Скажи, курос…
через Акрополь?
– Да, - кивнул Аристон.
– Неужели он не прекрасен?
– Прекрасен, - сказал Аристон.
– Но разве это не часть жизни? Я имею в виду красоту, гармонию линий, элементов, пропорций. Неужели ты никогда не встречал прекрасной девушки, с песней спускавшейся по тропинке, когда почти все деревья стоят в белом
цвету?
– Да, - выдохнул Аристон.
– О да!
– Ну вот и начни с этого. Расскажи мне… о ней.
И внезапно Аристон услышал откуда-то издалека голос:
– Ее звали… Фрина. И она была прекрасна, как звездная ночь. Ее походка была… музыкальной. А руки так нежны! Ее губы…
Не веря своим ушам, он понял, что это его голос!
– Продолжай, сын мой, - сказал афинянин.
И Аристон рассказал. Рассказал все. Слова, вырывавшиеся наружу, царапали, раздирали горло. Они имели вкус желчи, соли и крови. Но Аристон уже не мог остановить их поток. Он должен был выплеснуть все. Все до конца.
Афинянин не прерывал его, только повторял: “Продолжай, курос” всякий раз, как Аристон замирал, чтобы перевести дыхание.
Но когда юноша наконец завершил свою повесть, мужчина наклонил большую лысую голову и просто сказал:
– Я дурак. У меня нет ответов на это. Но, может…
– Может, что?
– спросил Орхомен.
– Я задаю вопросы, но никогда не отвечаю на них. Ибо я уродливый старый дурак, который ничего не знает. Но я спрашиваю: может быть, столько страданий вместилось в такой короткий отрезок жизни, чтобы потом, в гораздо более длинный период, человек узнал огромное счастье? Разве не может он обрести любовь, самообладание, спокойствие, мир? Даже… мудрость, хотя большинству людей в этом отказано… Может, он не просто мальчик, за которым будут
бегать женщины и извращенцы? Разве я не угадал в нем истинной глубины?
Затем, не дожидаясь ответа Орхомена, уродливый афинянин повернулся и пошел прочь.
– Подожди!
– вскричал Орхомен, и голос его задрожал от голода и боли.
– Да?
– Купи его!
– Орхомен чуть не плакал.
– Купи меня! Мне ничего больше не нужно от жизни, только иметь такого хозяина!
Безобразный мужчина остановился, и на лице его появилась непритворная грусть.
– Сын мой, у меня нет ни обола, - сказал он.
– Найди богатого друга! Попроси взаймы! Я отработаю… я верну…
– Ты делаешь мне честь, сын мой, но какой богач ссудит деньги тому, кто у него как бельмо на глазу? Да еще для покупки рабов?! Они же знают, что я тут же вас обоих освобожу, ибо даже такой дурак, как я, понимает, что рабство - это позор и проклятие.
– Пожалуйста!
– Орхомен теперь действительно плакал.
– Благодарю тебя за доверие, сын мой. Благодарю вас обоих. Я ухожу. Но вернусь! Больше я ничего не могу обещать. Сеять в человеческой душе призрачные надежды жестоко и подло.