Изгнанник из Спарты
Шрифт:
– Погоди! Я не хотела тебя обидеть. Ты действительно похож на него. Только у него волосы были потемнее, как твои настоящие, вот тут, у корней. Но ты ведешь себя совсем по-другому, милый ягненок. Он бы никогда не пришел сюда разыскивать девушку. Даже намереваясь, как ты, доказать себе, что еще не утратил мужскую силу. А ты НИЧЕГО не утратил, дорогой. Просто твоя душа изранена и смущена. Именно поэтому тебе и надо сходить к Парфенопе, особенно сейчас, пока бедный старик Тимосфен так убит горем, что не захаживает к ней, и она…
– Нет, - сказал Аристон и пошел к двери.
– Ягненочек, - позвала Диотима.
– Не уходи! Подожди. Побудь со мной еще хоть часок. Нет, лучше два. Пожалуйста!
Аристон удивленно уставился на нее.
– Почему? Ты же сама говорила, что не любишь мужчин?
– Не люблю грубиянов, меня от них с души воротит. Но ведь ты… ты красивей любой девушки. Это во-первых. А во-вторых, ты вознес мою репутацию до самого Олимпа. А коли так, то я заставлю нашу хозяйку, эту старую Гекату, увеличить долю, причитающуюся мне за каждого клиента!
Аристон по-прежнему не сводил с нее удивленного взора.
– Не понимаешь, ягненочек? Ты же выглядишь как юный царевич… нет, как бог! У нас каждая девушка мечтала пойти с тобой наверх. Некоторые чуть не умерли, когда ты выбрал меня. Они бы легли с таким красавчиком задаром,
просто для разнообразия. А я их всех переплюнула - даже тех, кто моложе и симпатичней меня! Чем ты дольше пробудешь тут, тем для меня лучше. Тебе не нужно будет больше стараться, чтобы у тебя получилось. Конечно, если хочешь, я добьюсь этого. Меня ведь тут для того и держат. Но…
– Нет, - сказал Аристон.
– Я не хочу. Больше не хочу.
– Но ты останешься? Да, милый?
– Ладно, - согласился Аристон.
– Но с одним условием.
– С каким?
– Ты будешь для меня петь, - сказал Аристон.
Однако к гетере Парфенопе, как советовала Диотима, он все-таки не пошел. Вместо этого Аристон использовал новую привилегию, позволявшую ему в дневные часы обретать свободу, довольно любопытным способом: бродил по улицам, пока не набредал на кого-нибудь из софистов, рассуждавших перед толпой. Тогда он останавливался и слушал, ибо больше всего теперь его мучила жажда познания. Оказалось, что каким-то странным образом в теле спартанца жил дух афинянина. И Аристон надеялся, что мудрецы дадут ему ключ к разгадке тайны его ужасной жизни. Почему столько плохого произошло именно с ним? Почему кошмар до сих пор не прекращается? Отчего все, к чему бы он ни прикасался, чахнет? Почему все, кого он любил, страдали и погибли? Неужели боги так немилосердны? Где они, эти боги? Как можно объяснить преобладание зла в мире?
Когда с толпой беседовал уродливый философ Сократ - хотя на самом деле он ни о чем не рассказывал, а лишь задавал вопросы, которые безжалостно демонстрировали безмозглость его собеседников, пустоту их высказываний и смешное убожество самых любимых верований: это бесило их до такой степени, что очень часто самым юным и сильным ученикам Сократа (например, богатому баловню судьбы Алкивиаду, племяннику последнего великого стратега, автократора Перикла, и смелому, будто лев, хотя и женственному с виду Ксенофону, впоследствии ставшему знаменитым воином) приходилось вступаться за учителя, иначе бы его побили, - Аристон отходил подальше, боясь, что фило-
соф его увидит и узнает. Ибо самым разрушительным чувством, владевшим Аристоном, был стыд. Это было вдвойне жалко: во-первых, Аристон пропускал существенную часть Сократовых рассуждений, нередко теряя даже их нить, а во-вторых, Сократ почти наверняка сделал бы для него то, что он позже сделал для юного Феда: убедил бы какого-нибудь богача вроде Критона выкупить юношу и дать ему свободу.
И вот однажды Аристон возвращался после бесед Сократа, опечаленный, ибо не услышал и половины. Он шел и размышлял о том, что все-таки ему удалось услышать. И вдруг с ним произошло событие, которое потом он справедливо считал поворотным в своей жизни.
Маленькая рабыня, от силы двенадцати лет, приблизилась к Аристону и тронула его за руку. Он заглянул ей в лицо и разъярился, ибо нахальная крошка размалевалась хуже отпетой шлюхи. Затем Аристон подумал, что, наверно, она и есть шлюха, и он оттолкнул ее руку. Но тут услышал женский голос:
– Перестань!
И одно это слово пронзило его, будто мечом. Ибо то был голос его матери, безмятежный и мелодичный. Только говор был не дорический, а ионический, а значит, еще напевней.
Женщина подняла покрывало и поглядела на него без стыда. Аристон решил, что перед ним богиня. У нее была нечеловеческая красота.
– Ты… Аристон, да?
– спросила женщина. Она произнесла его имя, словно это была музыкальная фраза, начальная строфа эротического стихотворения, долгая, сладостная ласка.
– Да, - скованно, деревянным голосом ответил Аристон. Его смутил ее взгляд.
– Диотима не солгала, - усмехнулась женщина.
– Ты самый красивый юноша в мире. Пойдем. Возьми меня за руку,калон.
– Но… - запротестовал он.
– Мужчина, отбивающийся от женщины, выглядит смехотворно, - промурлыкала она.
– И за ним закрепляется дурная слава, правильно я говорю? А ведь еще мгновение - и мы с тобой подеремся, потому что я ни за что не выпущу
из рук такую восхитительную добычу. Ты слышишь меня,
Аристон? Пойдем.
Аристон покорно взял ее за руку. Она долго и тщательно занавешивала лицо покрывалом.
– Веди нас, Филлис!
– велела затем женщина размалеванной рабыне. И, прильнув к Аристону, словно любовница, пошла с ним по пыльной улице.
– Вот видишь?
– рассмеялась Парфенопа.
– С тобой все в порядке! Зевс свидетель! Клянусь поясом Афродиты, я себя чувствую, как…
– Леда?
– предположил Аристон.
– Нет! Как Европа! Как Пасифая! Пойдем, мой прекрасный золотистый бык Зевс! Примем ванну.
– Вместе?
– изумился Аристон.
– А почему нет? Если тебя не смущает то, чем мы занимались, то почему ты сейчас смутился? Аристон серьезно обдумал ее слова.
– Да, наверно, не стоит, - кивнул он.
– Скажи, кто
такая Пасифая.
– Пойдем, я расскажу тебе в ванне, - сказала Парфенопа.
Лежа в ванне - мраморном бассейне таких размеров,
что там вполне уместился бы Зевс в обличье быка, - нежась в горячей, ароматной воде, поступавшей по трубам, Аристон с любопытством разглядывал Парфенопу. Ее тело было совершенно. И все же…