Изгнанник на цепи
Шрифт:
Пока ползу, понимаю, что где-то потерял «рагант». Сдираю со спины перевязь с мечом, неловко хватая его левой рукой. Вывих. Правая работает уверенно, но импульсы боли посылает исправно.
— «Один пинок…, и ты почти не боец», — задумчиво сообщает мне Эйлакс.
— «Я вообще не боец!», — громко думаю я, продолжая изображать из себя грязевого ползуна. Пнувший меня поскользнулся, лежит на спине и размахивает руками, пародируя «Григория», только вот выстрелить я в него не могу — вижу лишь машущие в воздухе пальцы, видимые из-за горки убитых гранатой солдат.
— «Тогда что ты тут забыл?», — резонно спрашивает меня внутренний демон.
— «Героическую смерть!»
— «Это на нее не
Что правда, то правда. Ползать по грязи, едва не побежденным простым пинком — это как-то не эпично ни разу. Прямо как зрелище «Григория», ставшего сейчас совершенно безобидным. Его «морда» покрыта толстым слоем липкой грязи, которую не сразу и ототрешь. Всё, что может делать грозный убийца десятков элитных солдат империи — лежать, жужжать и клацать, дергая ногами.
Нужно перестать брать с него пример.
Кое-как получилось встать на ноги. Заглянув в ствол оставшегося у меня «раганта», я лишь горько вздохнул, пихая револьвер в кобуру. Ствол забит липкой японской грязью надежнее, чем уши верящих в слова политиков. Вытянув из ножен меч, я поковылял к шевелящемуся как перевернутый жук пинателю аристократичных спин и задниц.
Перевернуться коварный невежа своими силами не мог, но… и не планировал! Меня спасла только неуклюжесть механоброни, совершенно не предназначенной для контактов близкого рода. Дернувшаяся на меня рука, с зажатым в ней крупным пистолетом, не успела как следует навести оружие, как я уже упал на задницу, выхватывая «пугер». Выстрел с расстояния в пару метров превратил затянутую в толстую кожу кисть руки японца в перемолотую труху, заставив заорать от боли и гнева. Добив служаку мечом в горло, я распрямился, оглядываясь.
Дым почти рассеялся. Возня гвардейцев с автоматоном почти посносила подсобные постройки и сараи, вблизи не угадывалось ничего достаточно крупного, чтобы спрятать за собой бронированную фигуру гвардейца.
Победа?
Наверное.
Вынув из кармана брюк спецключ, я отключил «Григория» и пошёл к поместью. Точнее… поволокся. Ныли ушибленные пулями бок и нога, каждое плечо радовало своим оттенком боли, как будто бы на них сидели мои персональные ангелы-пытатели разных мастей. Старые и хорошо уже поджившие травмы вновь дали о себе знать, особенно нога, из щиколотки которой вырезали немалый кусок обгорелой плоти не так уж и давно.
На секунду я остановился, чтобы проглотить ампулу стимулятора, закусив её парой крупных желтоватых таблеток сильного обезболивающего. Переждав горечь во рту, я поковылял дальше к гостеприимно распахнутому главному входу.
Все через одно место. Вместо точно срежессированных драк с Героем, я участвую в авантюрах. Вместо руководства отрядом наемников или слуг, стою на передовой. Глотаю стимуляторы после драки, в которой вообще участвовать не планировалось.
Иду против семьи, на которую планировал работать всю оставшуюся жизнь.
Что может быть абсурднее?
Наверное, только дед-простолюдин в скромном домашнем кимоно, стреляющий мне в живот из допотопного дробовика. Или бабка равных со стрелком лет, с воинственным воплем ковыляющая по ступенькам с занесенной над головой тяпкой. Совершив краткий полёт со ступенек, но каким-то образом сохранив в себе большую часть одолевшей меня угрюмой невозмутимости, я из положения «лежа» достал «пугер», двумя выстрелами аплодируя храбрости защищавших поместье слуг.
В романах и сагах такое обычно не пишут. Все враги молоды и дерзки, закоренелые негодяи… или, как минимум, исконные враги защищаемой героем страны. Грубо говоря — их не жалко, они лишь алые цветы на пути победителя, без которых это будет просто пресная тропка. Мне же потом будет жалко всех. Солдат, отдавших свои жизни ради такой мелочи, как вороватые
Нет никаких высших целей. Нет общего блага. Есть лишь свары уродов, которым не хватает того, что у них есть. Власть с ограничениями… пресна.
С другой стороны, у власти без ограничений страшная аллергия на запах пороха.
Мне оставалось пройти дом насквозь через внутренний, богато засаженный зеленью дворик, но… я свернул в правое крыло здания. Там чувствовалась слабая, но очень знакомая пульсация ауры. Оставлять эту неподвижно сидящую точку за своей спиной я не собирался.
Она сидела посреди большого зала на коленях, в светло-голубом кимоно. Видимые участки кожи и лица почти не отличались по цвету от одежды, тени под глазами делали её похожей на чрезвычайно человекоподобного барсука. Красиво… но все портила оскорбительно черная катана в ножнах, лежащая около ног девушки.
— Паршиво выглядишь, — выдохнул я, рассматривая белую как мел Цуруму Шино, которую кто-то запер посреди территории, на которой работало с десяток ЭДАС-ов.
Она метнулась ко мне со скоростью молнии, хамски нарушая все известные мне законы физики и анатомии. Человек, длительное время сидящий на коленях, просто не смог бы за долю секунды вскочить и буквально растечься в пространстве, оказываясь возле меня с уже поднятым для удара мечом.
Удар.
Под кончик ножен катаны я подставил правую руку, чуть вывернув её таким образом, чтобы основной удар пришелся на пристегнутый к предплечью нож. Сила самого удара была невелика, но сомнений в том, что я потерял бы сознание, не было. Цурума была профессиональным телохранителем.
А я — скотиной.
Девушка сделала несколько крошечных шагов назад, не сводя с меня выпученных глаз. Одновременно с её ударом, я выбросил вперед ногу, впечатав толстый английский каблук прямиком в тренированный живот Цурумы… и к такому тот готов не был. Шино судорожно сглотнула, теряя долю секунды на возобновление контроля за дыханием, но я уже был слишком близко.
Хук прямиком в правое ухо, показавшееся из-за пурпурных волос. Шино уносит влево, она топает ногой, пытаясь сохранить равновесие, но тут же получает от меня еще и лоу-кик по правой ноге. Та подламывается, заставляя девушку встать на колено, и я тут же бью её вновь, снова в голову, но на этот раз коленом правой ноги. Шино падает на пол, я подскакиваю к ней, нелепо раскорячившись, и бью уже левой ногой. Не по человеку, по мечу. Катана с жалобным звяканьем улетает в угол комнаты, а я хватаю темно-пурпурные волосы, поднимая за них с пола свою бывшую телохранительницу. Та машет скрюченными руками, которые на секунду вспыхивают неестественным пламенем, немного опалив грязевую корку на моем костюме.
Удар лбом в переносицу. Сильно, от души, от всего скопившегося раздражения, от образа мертвого Азата ибн Масаваля Исхака Аль-Батруджи. Повтор, повтор, повтор. Отшвырнуть тело от себя.
Взять в руку меч.
Прошлый, «первый» и современный я, умер бы на месте от позора. Бить находящуюся на грани потери сознания девушку, бить по-взрослому, жестоко, за то, что сделала, скорее всего, не она — это ужас, кошмар и беспримерная подлость.
Как бы ошибся тот наивный дурачок.
Подойдя к еле шевелящейся Шино, я ударил ее по ребрам ногой. Сильно. Зло. Ее скрючило еще сильнее. Кажется, теперь можно. В моей руке блеснуло лезвие ножа-«бабочки». Несколько резких движений, вызвавшие глухие яростные вскрики, показали, что все принятые мной меры предосторожности оказались не зря.