Изгнанник вечности (полная версия)

Гомонов Сергей

Какая-то оголтелая бестия, визжа, заполнила Танрэй от пяток до макушки. Она представила, как этот безжалостный ублюдок хватает своими лапами Коорэ — и этого оказалось достаточно, чтобы в Танрэй вмиг не осталось ничего человеческого, только самка зверя, защищающая детенышей.

Она выхватила из-под сена спрятанный там для таких случаев меч и, вереща, с занесенным клинком вихрем налетела на бородача. Он отступил, потом отступил еще, не на шутку изумленный и обозленный нежданным отпором. Уроки Немого не прошли для нее даром, умное тело не забыло ничего, вдохновленное сердцем. Танрэй хватило на то, чтобы удерживать мародера на месте, пока не пришла подмога: кажется,

Фирэ, пробегая невдалеке, заметил схватку и мимоходом выстрелил в ее врага.

А женщины из повозки до самой ночи обсуждали событие и во всех красках расписывали подвиг Танрэй. Когда количество ее противников в том бою перевалило, по их рассказам, за десяток, она, молча докормив Коорэ, заснула, даже не подозревая, что через несколько часов ей предстоит странное прощание во сне…

…Караван наконец отправился в путь, а Паском, немного перекусив, стал бодрее и отправил всех прочь от себя. Старый кулаптр, как всегда, не желал занимать чье-то время, пусть даже это будут ученик и его попутчица.

* * *

Многомесячный переход через весь Рэйсатру привел к потере почти половины мужского и четверти женского населения общины. Ал часто ловил себя на том, что вспоминает о каком-нибудь с детства знакомом человеке и словно обжигается, поскольку того уже давно нет среди живых.

В числе погибших был и Ишвар-Атембизе. Храбрый сердцем дикарь-кхаркхи, давно переставший быть дикарем в глазах ори, которые приняли его как ученика Ала и Танрэй, ушел почти незаметно, в очередной стычке. После боя его недосчитались и нашли только тогда, когда наступило время погребения убитых. Под вой Хэтты, оставшейся его вдовой, Ишвара не сожгли, но захоронили в земле, как это было принято у аборигенов Убежища. Земля к земле. Только пришлые, потомки аллийцев, упрямо продолжали следовать традиции: да не останется чуждого праха на приютившей их планете!

Уж пару лун, как под ногами не стало снега, а Саэто с каждым днем распалялся все жарче. Ал будто не замечал перемен, сурово стремясь к цели, указанной Учителем на карте. Ничто отныне не радовало его, не будило в сердце весну, а в душе — лето. Разум сковало вечной стужей. Он никого не подпускал близко, даже собственную жену. Не из-за высокомерия не подпускал, что бы ни думали все, кроме угасавшего Паскома. Ал ощущал себя зараженным, но не физически, а душой, к которой не подпускал отныне никого. Он стал чрезвычайно щепетилен в разговорах о личном, о чувствах. Вернее, он попросту пресекал такие беседы на полуслове. Вскоре даже Танрэй перестала биться о его невидимый кокон, как бьется бабочка о москитную сетку.

И вот, когда вдали уже робко проступила синяя полоска моря и путешественники радостно закричали при виде нее, к Алу галопом подъехал молоденький гвардеец и доложил:

— Атме Ал, кулаптр Паском зовет вас к себе. Просил поспешить.

Ал сразу понял, для чего зовет его Учитель, и ожег свою гайну плеткой. Но все же дорога до повозки умирающего кулаптра показалась ему бесконечной. Вспоминалась вся жизнь, пробежавшая на глазах Паскома, который видел каждый его шаг. И никогда еще так не хотелось Алу повернуть время вспять и переменить то, что уже сделано.

Седой, как полярная сова, Учитель лежал на прикрытых шкурой буйвола узлах. Он угасал.

— Зачем вы нас покидаете? — спросил Ал, присаживаясь возле него на колени. — Ведь в ваших силах остаться, вернуть себе прежнюю молодость…

Старый кулаптр с трудом пошевелился:

— Нет мне смысла оставаться, вот в чем дело, мой тринадцатый. Когда-нибудь — нескоро — я приду к вам снова. Но будет это

лишь в конце эпохи нового Солнца. Явлюсь посмотреть на закат былого дня…

Кажется, старик уже немного бредил. Ал и в лучшие времена не понимал многого, о чем твердил ему Учитель, а сейчас и подавно силился не упустить ни слова, чтобы чуть погодя обдумать каждое и отделить зерно здравого смысла от словесной шелухи больного человека.

— Но почему нет смысла остаться сейчас? Мы ведь уже почти пришли! Там дальше — море, благословенное море. Мы переплывем его и вскоре придем к Оганге!

— Потому что уход твоего друга от нас стал для меня окончательной приметой полного краха всего, чем я занимался последние лет четыреста…

— Вы о Тессетене?

— Да. Или у тебя есть другие столь же близкие друзья?

— У меня в друзьях уже нет и его…

— Вот видишь. Именно поэтому я и ухожу. Ком ошибок уже слишком велик, чтобы надеяться на их исправление в этой жизни. Отведенного срока вам не хватит. Увы мне и вам — плохой вам достался Учитель…

— Это неправда!

— Не перебивай. Я еще надеялся, когда впервые увидел вас с тем, первым еще, Натом, когда заглянул в ваши глаза, узнавая «куарт» и радуясь твоему долгожданному возвращению. Я еще надеялся, когда Сетен взял на себя Ормону — или она взяла его на себя, не знаю — и когда они открыли вам с Танрэй дорогу друг к другу, так как разум живет, лишь покуда жива оболочка. А Танрэй — она и есть жизнь, оболочка, виэталэа, поддерживающая тебя всегда и во всем, даже когда ты делаешь что-то ей во вред. Я не отчаялся даже и тогда, когда между всеми вами начались первые стычки, неурядицы. Но когда по вине твоей жены погибла Ормона, а Сетен навсегда запятнал свое сердце убийством человека, которого любил больше всего на свете, я уже понял, что вот оно — начало конца. Но мне пришлось задержаться еще, чтобы помочь вам, когда началось второе Потрясение, хотя мог уйти еще тогда — без всякой помехи для итога ваших нынешних жизней. Однако мне кажется, что в этих вопросах важен каждый день, каждый час, минута и даже секунда бытия. Это мозг забывает все, а душа не утрачивает ни мгновения и копит опыт. Все, что ни делается, делается ради нее — для той, которая однажды спасет вас благодаря накопленному и не забытому. Понимаешь?

— Нет.

— Да, я знаю. Я говорю сейчас не с тем, но тот не пожелал тянуть агонию. Но и тебе это важно, Ал. Остальные уже все поняли сами, кто раньше, кто позже…

— Кто — остальные, Паском? — уже окончательно сбитый с толку в попытках распознать, где правда, а где предсмертная околесица, спросил Ал.

— Натаути умер, Ал.

— Да, умер. Давно уже, в Новом городе.

— Ты снова понял не так. Натаути умер в тебе. Ты уничтожил атмереро, когда использовал ее силы и волю во имя убийства. Ты слышал голос? А ведь это Нат шептал тебе на прощание. Ушел не только Сетен, ушел и твой хранитель.

Ал вздрогнул. Ну это-то он откуда знает? Так всё и было: вечером после того боя, накануне бегства Тессетена и его отряда, он впервые услышал шепот. Кто это говорил, было не разобрать: голос не принадлежал ни женщине, ни мужчине. Ал будто слышал самого себя: «Я не приду больше, хозяин. Я умер»…

— Взрывы распада произошли не только на Оритане и в Ариноре. Они произошли и в тебе, в твоем мире. В вас. В вас — так отныне нужно говорить. Тебе надо было беречь твоего неприхотливого, вечного и бескорыстного хранителя из мира За Вратами, чтобы однажды он сберег тебя самого. Впрочем, он сделает это, конечно сделает, только ценой многих собственных жизней.