Изгнанник вечности (полная версия)
Шрифт:
— Где вы все шляетесь в такое время? — буркнула она.
Все онемели, даже Тессетен. Жена принесла с собой запах крови и страха, он пропитал все — ее волосы, кожу, одежду. Глаза ее сверкали в темноте.
— Пусть Рэйкоор узнает, что отомщен, — сказала Ормона, презрительно пнув дохлого хищника.
Рэйкоором звали покалеченного инженера. Несколько гвардейцев, оправившись от изумления, зааплодировали.
— Позаботьтесь о моей гайне, я устала, — она махнула в сторону привязанного скакуна и взглянула на мужа. — Теперь ты спокоен?
Спокоен?! Он был взбешен! За эти несколько часов
Она первой вошла в дом, порывисто раздеваясь на ходу и падая на постель.
— Иди сюда, Сетен!
И он не смог устоять, это было сильнее него многократно. Никогда еще Ормона не была такой безумной в страсти и никогда не порождала такую животную страсть в нем. Они не успели поговорить — рухнули и заснули под утро в глубоком изнеможении, сплетенные друг с другом, точно две влюбленные кобры.
И с тех пор ее увлекла ночная охота и все, что следовало за этим. Красавица возвращалась, сбрасывала у порога хижины свои трофеи и одежду, а затем набрасывалась на мужа с неукротимым желанием плоти. И с каждым днем ее тренированное тело, приученное к захватывающим дух скачкам, становилось все совершеннее и притягивало вожделенные взгляды всех мужчин лагеря. Однако в глазах всех ори Ормона была неприкосновенна столь же, сколь велик был авторитет ее мужа.
Но Тессетен испытывал какую-то необъяснимую, тупую тревогу, напоминающую гнойник, что зрел под кожей зарубцевавшейся раны. Ормона делала что-то запретное. Она не просто охотилась, ей надо было убивать в опасной схватке один на один, и она получала удовольствие, отнимая жизнь у своей жертвы. Когда, поднимаясь с ложа после бурного соития, Ормона потягивалась сильным загорелым телом, очистившаяся и довольная, словно самка хищника, у Тессетена появлялось чувство, будто убивала не она, а он. Ее взгляд туманился, она не отвечала на вопросы, лишь смеялась и, удовлетворенная тем, как прошел очередной день, крепко засыпала, оставляя мужу бессонницу и тяжкие раздумья.
— Зачем тебе все это надо? — улучив момент, спросил он однажды утром, когда она полоскалась во дворе под душем. — Ты ведь не употребляешь в пищу дичь, как и все мы…
Единственное, что она оставила себе в напоминание о той, первой, охоте — это чернополосатую шкуру гигантского зверя с торчащими клыками и приплюснутой головой. Теперь это был меховой ковер на полу в спальне.
— Когда они умирают, я пью их дымящуюся кровь, — со смехом пошутила Ормона, обрушивая на себя целый водопад. Кожа ее покрылась зябкими пупырышками, и для полноты эффекта она расширила глаза, устрашающе перебирая в воздухе скрюченными пальцами.
— Кажется, ты делаешь с ними что-то другое, — пробормотал Тессетен и побрел прочь: понял, что правду она не скажет, как ни уговаривай.
Он не единожды видел дикий ужас в открытых мертвых глазах животных, которых жена бросала ночью у порога.
Утренний разговор дал Ормоне повод впоследствии иногда, забавы ради, перед входом в хижину мазать губы и подбородок свежей кровью очередной жертвы, дабы подразнить мужа. Ему
Перед началом второго лета на Рэйсатру Сетен решил отправиться на разведку в горы, ради которых Паском направил экспедицию в эти края. Ормона подхватила его идею с воодушевлением и самостоятельно занялась набором группы для вылазки. Ишвар смело вызвался путешествовать в компании ори, не напуганный даже рассказами о плохом климате гор Виэлоро. Как выяснилось позже, он не имел представления о том, что такое холод. Впрочем, Сетен заметил, что все переселенцы стали болезненно переносить низкую температуру. К хорошему привыкаешь быстро, привыкнуть же к плохому невозможно…
В конце весны в Виэлоро еще лежал снег. На вершинах скал он не сходил никогда — в точности как в высокогорьях Оритана — а в низинах держался до самого лета. Здесь было сухо и очень ветрено, а срывавшийся с неба крупяной снежок неприятно сек лицо и норовил забиться за шиворот.
— Прилетели! — сообщил помощник Зейтори, выглядывая в салон.
Тессетен с большой неохотой покинул уютное и теплое нутро приземлившейся на плато орэмашины. Зябко кутаясь в зимние плащи, о которых совсем забыли в южной части материка, отряд направился по намеченному маршруту.
Это был край ущелий. Изредка ори даже теряли связь со временем, и многим как в полусне мерещилось, будто бы это Оритан. Однако странный пронзительный ветер напоминал им, что родина очень далеко, что вокруг суровая чужбина, такая же коварная, как болотистые земли полуострова Экоэро и джунгли будущего Кула-Ори. Здесь не селился никто в здравом уме. Аборигены считали: скакать по заснеженным уступам должны только горные бараны. И спустя несколько дней перехода Тессетен уже готов был с ними согласиться. Ишвар, как назло, простудился, и отряду пришлось тащить его по снегу на санях с провизией и техникой. Ормоне было проще — она «одушевляла неживое», и диппендеоре помогал людям волочить тяжести. Иногда ее подменял муж, но у него ориентироваться в горах получалось хуже. Когда полуметаллическая махина в третий раз едва не сорвалась в пропасть, Ормона твердо сообщила, что отныне и впредь делать это будет только она, и почти перестала выходить из транса. Время от времени Сетен забирался к ней в сани и разминал затекшие от неподвижности конечности супруги, проверял ее самочувствие — не стоит ли сделать привал.
Она казалась двужильной: искусственный исполин жрал неимоверное количество сил кукловода, тем более что львиная доля энергии уходила на то, чтобы ни на мгновение не потерять концентрацию.
Но как же здесь было красиво! Один и тот же пейзаж в течение дня менялся, путая краски, примеряя новые оттенки и избавляясь от прежних. И потрясающие закаты, и младенчески-нежные рассветы — всё видели путешественники в своем продвижении звериными тропами среди скал.
— И все же что мы ищем, атме Ормона? — спросил однажды на отдыхе у костра один из гвардейцев.