Изгнанник
Шрифт:
— Это неправда! — разгорячился Виллемс. — Я только брал в долг… Они все врут… Я…
— Ш-ш!.. — остановил его Олмэйр, указывая взглядом на спящего ребенка, — Так, значит, вы воровали, — продолжал он с тихим ликованием, — Я так и думал, что было что-нибудь в этом роде. А здесь вы воруете опять?
В первый раз Виллемс поднял глаза на Олмэйра.
— Да не у меня. Я-то ничего не потерял, — продолжал Олмэйр с насмешливой торопливостью, — Но эта девушка. Ведь вы ее украли. Вы не заплатили за нее старику. Ведь теперь это уже не его добро?
— Перестанете вы, Олмэйр?
Что-то
— Олмэйр, — продолжал Виллемс, — выслушайте меня. Если вы человек, вы меня выслушаете. Я страдаю ужасно — и из-за вас.
Олмэйр приподнял брови.
— В самом деле? Как так? Вы бредите, — небрежно сказал он.
— Ах, да вы же ничего не знаете, — прошептал Виллемс. — Она ушла. Ушла, — повторил он, со слезами в голосе, — ушла два дня тому назад.
— Не может быть! — воскликнул изумленный Олмэйр. — Ушла! Я об этом ничего не слышал. — Он разразился сдержанным смехом. — Вы ей успели наскучить? Знаете, это не делает вам чести, почтеннейший мой соотечественник.
Виллемс, как будто не слыша его, прислонился к одной из колонн, поддерживающих крышу, и смотрел на реку.
— Вначале, — прошептал он мечтательно, — моя жизнь была подобна виденью рая или ада, уж не знаю чего. Но с той поры, как она ушла, я знаю, что такое гибель, что такое мрак. И я шаю, что значит быть заживо разорванным на куски. Вот что я чувствую.
— Вы можете вернуться и снова жить у меня, — холодно сказал Олмэйр. — Как-никак Лингард, которого я называю своим отцом и уважаю, как отца, оставил вас на моем попечении. Вам было угодно уйти. Прекрасно. Теперь вы желаете вернуться. Пусть будет так. Я вам не друг. Я действую за капитана Лингарда.
— Вернуться? — возбужденно повторил Виллемс, — Вернуться к вам и бросить ее? Вы думаете, я сошел с ума? Без нее! Да что вы за человек, наконец! Думать, что она двигается, живет, дышит, и не на моих глазах. Ведь я ревную ее к ветру, который се обвевает, к воздуху, которым она дышит, к земле, которую ласкают ее ноги, к солнцу, которое видит ее сейчас, пока я… Я не видел ее уже два дня — два дня.
Сила его чувства произвела на Олмэйра некоторое впечатление, но он сделал вид, что зевает.
— Вы меня изводите, — проворчал он, — Почему вы пошли не за ней, а сюда?
— Почему?
— Вы не знаете, где она? Она не может быть далеко. Ни одно туземное судно не выходило из этой реки вот уже две недели.
— Нет, не далеко. Я скажу вам, где она. Она в усадьбе у Лакамбы.
И Виллемс пристально посмотрел на Олмэйра.
— Фью! Паталоло ничего не давал мне знать об этом. Странно, — сказал Олмэйр в раздумье. — А вы боитесь этой сволочи? — прибавил он, помолчав.
— Я — бояться?
— Тогда, вероятно, забота о вашем достоинстве мешает вам отправиться за ней туда, мой высокомерный друг? — спросил Олмэйр с насмешливым вниманием. — Как это благородно с вашей стороны!
Наступило короткое молчание; затем Виллемс сказал спокойно:
— Вы — дурак. Я бы охотно ударил вас.
— Это не страшно, — небрежно ответил Олмэйр, — для этого вы слишком слабы. У вас вид изголодавшегося человека.
— Я как будто ничего не ел эти два дня, а может быть, и дольше — не помню. Да это и не важно. Во мне тлеют горячие уголья, — произнес Виллемс. — Посмотрите. — И он обнажил руку, покрытую свежими рубцами. — Я сам кусал себя, чтобы заглушить этой болью огонь, который горит вот тут!
Он сильно ударил себя кулаком в грудь, пошатнулся от соб ственного удара, свалился на близ стоящий стул и медленно за крыл глаза.
— Отвратительная рисовка! — бросил Олмэйр свысока. — И что в вас находил отец? Вы так же достойны уважения, как куча мусора.
— И это вы смеете так говорить! Вы, продавший свою душу за несколько гульденов, — устало проговорил Виллемс, не от крывая глаз.
— Нет, не так дешево, — сказал Олмэйр, но в смущении остановился. Вскоре, однако, он овладел собой и продолжал: — Но вы, вы потеряли свою душу ни за что ни про что; швырнули ее под ноги проклятой дикарке, которая сделала вас тем, что вы теперь, и которая убьет вас очень скоро своей любовью или своей ненавистью. Вы только что говорили про гульдены. Вы подразумевали, вероятно, деньги Лингарда. Так вот, что бы я ни продал и за сколько бы ни продал, вы — последний человек, которому я позволю вмешиваться в мои дела. Даже отец, даже капитан Лингард, и тот не захотел бы теперь дотронуться до вас даже щипцами; даже десятифутовым местом…
— Олмэйр, — решительно сказал Виллемс, вставая, — я хочу открыть торговлю в этих местах. И вы меня устроите. Мне требуется помещение и товар, может быть, немного денег. Прошу вас дать мне и то и другое.
— Не угодно ли еще чего-нибудь? Может, этот костюм? — спросил Олмэйр, расстегиваясь. — Или мой дом, мои сапоги?
— В конце концов это естественно, — продолжал Виллемс, не обращая никакого внимания на Олмэйра, — естественно, что она ждет положения, которое… И я отделался бы от этого старого прохвоста, и тогда…
Он остановился, его лицо озарилось мечтательным восторгом, и он устремил глаза вверх. Своей изнуренной фигурой и своим потрепанным внешним видом он напоминал живущего в пустыне аскета, который находит награду за отречение от мира в ослепительных видениях. Затем он вдохновенно продолжал:
— Тогда я имел бы ее только для себя одного, и она жила бы вдали от своих, под моим влиянием. Я воспитывал бы ее, обожал, смягчал. — Какое счастье! А затем, затем я ушел бы с ней в какое-нибудь уединенное место, далеко от всех, кого она знает, и стал бы для нее всем миром! Всем миром!
Внезапно его лицо преобразилось. Глаза блуждали еще некоторое время, а затем сделались сразу твердыми и спокойными.
— Я уплатил бы вам до последнего цента, — сказал он деловым тоном, с ноткой прежней самоуверенности. — Мне не пришлось бы соперничать с вами. Я ведь займу только место мелких туземных торговцев. У меня есть некоторые планы, но пока это все неважно. Капитан Лингард одобрит это, я уверен. И наконец, это только заем, так как я буду находиться всегда под рукой. Вы ничем не рискуете.! — Ах! Капитан Лингард одобрит! Он одоб…