Изгнанники
Шрифт:
– Заповедные леса! Так эти олени ручные.
Выражение отвращения появилось на лице американца, и, пришпорив лошадь, он помчался так быстро, что де Катина после бесполезных попыток догнать его крикнул наконец, чтобы тот остановился.
– У нас не в обычае такая бешеная езда, – задыхаясь проговорил он.
– Странная ваша страна, – в недоумении ответил чужестранец. – Может быть, мне будет легче запомнить, что позволено. Сегодня утром я взял ружье, чтобы выстрелить в пролетавшего над крышами голубя, а старый Пьер схватил меня за
Де Катина расхохотался.
– Вы скоро ознакомитесь с нашими обычаями, – сказал он. – Здесь страна населенная, и если бы всякий стал скакать и стрелять, как ему вздумается, то много натворил бы бед. Но поговорим лучше о вашей земле. Вы рассказывали, что подолгу жили в лесах.
– Да, мне исполнилось только десять лет, когда я впервые отправился с дядей в Со-ла-Мари, где сливаются три больших озера. Мы торговали там с западными племенами.
– Не знаю, что сказали бы на это Лассаль и де Фронтенак. Ведь право торговли в этих местах принадлежит Франции.
– Нас забрали в плен, и вот тогда мне пришлось повидать Монреаль, а потом Квебек. В конце концов нас отослали назад, так как не знали, что с нами делать.
– Право, отличная поездка для начала.
– И с тех пор я все время вел торговлю – сперва у Кеннебека с абенаками, потом в больших Мэнских лесах, и с микмаками-рыбоедами за Пенобекотоли. Позже с ирокезами и до страны сенеков на Западе. В Олбани и Шенектеди у нас были склады мехов, партии которых отец отправлял из Нью-Йорка.
– Однако трудно ему будет без вас!
– Очень. Но так как он богат, то и надумал, что мне пора подучиться тому, чего не узнаешь в лесах. И вот он послал меня на «Золотом Жезле» под присмотром Эфраима Савэджа.
– Он также из Нью-Йорка?
– Нет, он первый человек, родившийся в Бостоне.
– Я никак не могу запомнить названий всех этих деревень.
– Может быть, скоро придет время, когда их имена будут известны не менее Парижа, – задумчиво произнес Амос Грин.
Де Катина расхохотался от всего сердца.
– Леса наделили вас многим, но только не даром пророчества, мой друг! – сказал он. – Хотя мое сердце, как и ваше, часто стремится за океан и я ничего не желал бы более, как снова увидеть палисады Пуан-Леви, даже если за ними свирепствовали бы целых пять индейских племен. А теперь всмотритесь-ка между деревьями – видите новый дворец короля?
Молодые люди сдержали лошадей и взглянули на громадное, ослепительной белизны здание, на красивые сады с фонтанами и статуями, изгородями и дорожками. Де Катина было забавно наблюдать, как удивление и восторг попеременно сменялись на лице его спутника.
– Ну что вы скажете? – наконец спросил он.
– Я думаю, что лучшее творение Бога – в Америке, а человека – в Европе.
– Да, во всей Европе нет второго подобного дворца, как нет также и такого короля, как тот, что живет в нем.
– Как
– Кого, короля? Нет, нет; боюсь, что вы не годитесь для двора.
– Почему? Я оказал бы королю всяческий почет.
– Например? Ну как бы вы с ним поздоровались?
– Я почтительно пожал бы ему руку и осведомился бы о здоровье его самого и его семьи.
– Допускаю, что такое приветствие понравилось бы ему более всяких коленопреклонений и церемонных поклонов, но в то же время полагаю, мой милый сын лесов, что лучше вас не заводить по таким тропинкам, где вы могли бы заблудиться так же, как заблудились бы здешние придворные, если бы их завели в ущелье Сэгвэней. Но что это такое? Как будто придворная карета.
Сквозь белое облако пыли, несшейся по дороге, можно было разглядеть золоченую карету и красный кафтан кучера. Всадники свернули в сторону, и экипаж, запряженный серыми в яблоках лошадьми, прогромыхал мимо. Молодые люди мельком увидали прекрасное, но гордое лицо женщины, однако через мгновение раздался громкий окрик, кучер остановил лошадей, и из окна мелькнула белая ручка.
– Это госпожа де Монтеспан, самая гордая женщина во Франции, – шепнул де Катина. – Она желает говорить с нами. Повторяйте то же, что буду делать я.
Он пришпорил коня, подъехал к карете и, сняв шляпу, отвесил низкий поклон. Его спутник проделал то же самое, хотя довольно неловко.
– А, капитан! – сказала дама. Выражение лица ее было не особенно любезным. – Мы опять встретились с вами.
– Судьба благоприятствует мне, мадам.
– Только не сегодня утром.
– Совершенно верно. Мне пришлось выполнить крайне неприятную обязанность.
– И вы выполнили ее крайне оскорбительным образом.
– Но как же я мог поступить иначе, мадам?
Дама насмешливо улыбнулась, и выражение горечи мелькнуло на ее прекрасном лице.
– Вы подумали, что я не имею больше никакого значения для короля. Вы подумали, что мое время прошло. Разумеется, вы рассчитывали войти в милость новой, нанеся первым оскорбление старой.
– Но, мадам…
– Избавьте меня от возражений. Я сужу по поступкам, а не по словам. Вы что же думали, что мои чары исчезли, что красота моя поблекла?
– Нет, мадам, я был слеп, если бы мог подумать что-либо подобное.
– Слеп, как сова в полдень, – выразительно вставил Амос Грин.
Госпожа де Монтеспан, приподняв брови, взглянула на своего странного поклонника.
– Ваш друг, по крайней мере, говорит то, что действительно чувствует, – произнесла она. – Сегодня в четыре часа мы увидим, разделяют ли другие его мнение, и если они разделяют, то горе тем, кто ошибся и принял мимолетную тень за темное облако.
Она наградила молодого гвардейца злым взглядом, и карета тронулась дальше.
– Едемте! – резко крикнул де Катина своему спутнику, который, разинув рот, смотрел вслед карете. – Вы что, никогда не видели женщины?