Шрифт:
Фёдор Гришан
Изгои
Часть IV
ЖИЗНЕННАЯ ПЕТЛЯ или СОЛНЦЕ СВЕТИТ ВСЕМ
Предисловие
Увы, дорогие читатели, опять ваш неугомонный автор загремел в каталажку.
Но на этот раз мы не можем сказать, что писать своё произведение пришлось ему собственной кровью. Нет, к его великому изумлению, он нашёл полное понимание со стороны всех участников уголовно-исправительного процесса. Некоторые сотрудники, даже самых строгих нравов, ознакомившись с отдельными кусками романа, в которых
И, действительно, возможно кому-то покажется наш взгляд на жизнь несколько предвзятым, а изображение некоторых событий и явлений излишне критическим. Ну, в самом деле:
Можно всех размазать по стенкам, но не надо забывать о том, что когда-нибудь молодой, энергичный и тщеславный Зоил размажет по стенке и тебя самого… Спасибо тебе, далёкий потомок за то, что не забываешь топтать наш растворяющийся во вселенском могильнике прах… Мы не будем мешать тебе. Ты, как всегда прав.
Передать рукопись на волю тоже не составило никакого труда. Словом «новорождённое творение» полетит к невским берегам, а сам автор отправится в другом, восточном направлении по следам многих вечных скитальцев земли русской. Он даже найдёт там и поклонится от вашего имени могиле Олонецкого ведуна Николая Клюева.
«Стариком, в лохмотья одетым,
Притащусь к знакомой ограде.
– Я был когда-то поэтом,
Подайте на хлеб Христа-ради».
В амбразурах сурового дома
Мелькнут боязливые тени.
И на сердце спадёт невесомо
Кошмар чужих сновидений.
А когда за глухим забором
Гневливо взвоют собаки,
Уползу заклеймённым вором
Подыхать в гнилом буераке.
……………………………….
Потаённым болотным духом
Укреплюсь за вербу незримо
И слезинки сотру старухам,
Деловито спешащим мимо.
Часть IV
ЖИЗНЕННАЯ ПЕТЛЯ или СОЛНЦЕ СВЕТИТ ВСЕМ
Оказавшись вновь за решёткой, Арбалет испытывал сложные, двоякие чувства: с одной стороны, вроде и потерял свободу; но с другой, приобрёл другую, истинную свободу. С каждым днём он всё больше отдалялся от своей прошлой зачумлённой жизни, освобождаясь постепенно от наркотической зависимости, от этой бездонной чёрной ямы, от постоянных страданий и лихорадочной гонки в поисках очередной дозы. Его радовало даже и такое, резкое и болезненное расставание с прежней бессмысленной жизнью. Если сам не смог преодолеть свой недуг, так теперь хоть тюрьма-матушка спасает.
Надо начинать жизнь заново, с чистого листа. По-новому посмотреть на окружающую обстановку и на самого себя. Постараться пройти всё и остаться человеком в своеобразных тюремных условиях. На дворе колом стоял 1999 год. Вообще, конец 90-х годов – славный своим постыдным бесславием период в жизни нашего государства. Да, собственно говоря, и государства-то как такового фактически уже не существовало. Ельцинское смутное времечко, проклинаемое народом и благословляемое приближёнными к государственной кормушке пройдохами. Собственность могучей страны даже не делили, а просто варварски разрывали на части оголтелые стервятники из ельцинского окружения. Например, брали у государства беспроцентные кредиты, а потом у этого же разлагающегося государства за бесценок скупали нефтяные компании. Приезжали на двух машинах с неизвестно-где оттяпанными ваучерами и приобретали в собственность такие стратегические предприятия, как свердловский «Уралмаш». У главного стервятника – приватизатора трудились (на благо русского народа, разумеется) пятьдесят американских советников, в основном агентов ЦРУ. Собственность и достояние народа стремительно переходили в загребущие лапы абрамовичей и вексельбергов, как и предсказывал это ещё в начале 20-го века Генри Форд. Доходило до смешного: господа Гусинский и Березовский приезжают в Израиль и открыто заявляют средствам массовой информации, что именно они помогли Борису Николаевичу выиграть выборы, теперь он обязан с ними расплатиться по долгам; об этом сообщают и российские газеты, ну… и ничего!
Народу в это время проповедуют идеи интернационализма и какой-то особой «богоносной» миссии России (В нашей стране тухлыми идеями интернациональной дружбы московские правители всегда прикрывают своё беспардонное и ненаказуемое воровство, вводя в заблуждение простой и добродушный российский народ, давно уже оставшийся единственным на планете Земля народом-интернационалистом. Все остальные откровенно гребут под себя, и никто почему-то не считает это дурным тоном).
Ограбившие на миллиарды Центробанк России у нас, как правило, раскатывают по морям на роскошных яхтах, проживают в шикарных дворцах на лазурных, изумрудных и прочих побережьях, загорают на тропических островах… А кем же у нас, просим прощенья, все тюрьмы забиты? Правильно, простыми безлошадными обывателями, голытьбой неприкаянной.
Вот и наш неугомонный герой заехал в узилище, но теперь уже в почётном звании «вора-рецидивиста», оставшегося по-прежнему беззаботным бессребреником, таким, про кого в народе говорят: гол как сокол.
Все тюрьмы забиты битком. И кто там только не сидит: один украл гуся, другой – мешок картошки, третьего ловко подставили квартирные аферисты… в общем, разношёрстная публика. Именно таким контингентом, не имеющим ничего общего с преступным миром, в основном и забиты наши «исправительные» учреждения.
Государство и его вороватые чиновники, чтобы отвлечь внимание народа от своих собственных персон, из шкуры лезут вон, показывая, как они борются с преступным миром (сами с собой они, разумеется, никогда бороться не будут).
Этапы, бесконечные этапы… наконец, и транзитная тюрьма. Люди – туда, люди – сюда, одни приходят, других увозят. За день сотни, тысячи разъезжаются по всем уголкам России отбывать свои «законные» сроки наказания…
На сборке (в привратке) народу – не продохнуть. Наверное, селёдка или даже килька в банках, чувствуют себя намного лучше, чем собравшиеся здесь бедолаги. Некоторые только что приехали и ждут, когда их разведут по камерам, другие, наоборот, уезжают и ждут своего этапа. Народ садят, нет, просто втискивают в камеру. Никто уже не сидит. Все стоят, плотно прижавшись друг к другу. Потные прокуренные тела. Духота неимоверная. В камере оказалось очень много и пожилых людей, почти стариков. Им приходилось особенно трудно. Они судорожно глотали испорченный, многократно бывший в употреблении, воздух, задыхаясь наравне с молодыми ребятами. Все терпят молча. Никто не стонет и не плачет. – Кто здесь услышит чей-то плач?
Наконец, один дед не выдержал этой пытки, схватился за сердце и упал. Вернее, повис, сжатый чужими телами. Падать просто некуда. Дед бессильно повис на плече Арбалета.
– Стучи, зови мусоров! – закричал Арбалет. – Деду плохо!
Глухие звуки ударов понеслись по тюремным коридорам.
– Начальник, открывай!
В ответ – гробовая тишина.
– Давай, сильнее стучи! – кричал Арбалет.
Дед всё сильнее оседал вниз, видимо теряя последние силы и дыхание. Арбалету и самому-то было плохо после болезни, да и кумар крепко его извёл, забрав почти все силы. Но он держался, забыв о своей собственной боли, и тянул деда вверх, не давая ему свалиться на пол.
– Есть у кого бутылка? Наберите воды!
Все топтались в давке у своих баулов, кто-то начал рыться в сумке, нашёл бутылку и передал её в другой конец камеры, чтобы набрать воды. Но воды не было. Почему-то и воду отключили. Сумасшедший стук в дверь не прекращался ни на секунду.
– Начальник! – бух-бух-бух!
Арбалет, обессиленный в такой чудовищной давке, держа из последних сил деда, уже ничего не понимал, ему казалось, что он сам теряет сознание.
Ну вот, наконец и спасение пришло. Из-за дверей раздался командирский голос: