Изгои. Роман о беглых олигархах

Колышевский Алексей

– Да нет же. Конечно, нет! Просто я… я…

– Все, ни слова больше, – он выставил вперед ладонь, словно щит. – Сидим, жрем, как ты выразилась, арбуз. Потом – ты сама это предложила, а я и не против, – можно еще покувыркаться, сколько не жалко. Потом пойдем бездельничать… – Павел запнулся и хлопнул себя рукой по лбу: – О! Прости! Я ведь даже не спросил тебя, чем ты занимаешься. Может быть, тебе нужно идти куда-нибудь?

– Нет. Вернее, я не знаю. Мне могут позвонить в любую минуту.

– А ты выключи телефон, – простодушно предложил Павел. – Делов-то на копейку!

– Нельзя. Я жить хочу.

– Даже так, – лицо его посерьезнело и сильно изменилось. Он стал напоминать нахохлившегося филина: внимательные глаза, крючковатый нос, губы вытянулись в узкую нитку. – Расскажи мне.

– С какой стати я должна что-то рассказывать? Нет, прости меня, ты… вернее,

я не так выразилась. Дура я! Это мои проблемы, Паша. Мои, понимаешь? Я не знаю, чем занимаешься ты, мне это даже не интересно. Мы знакомы-то сколько? Сутки? Меньше даже. Вот и тебе незачем знать…

– Смени пластинку, Вика. Папа пришел, папе можно рассказать все без утайки. Не будь самонадеянной, все твои печали написаны у тебя на лбу. И это вовсе не от того, что ты не можешь владеть собой, просто ты на пределе находишься. Еще чуть-чуть, и ты сорвешься, а тебе, судя по всему, нельзя. Кое-кто не обрадуется, не так ли?

– Кое-кто, – глухо повторила она, – да. Он не обрадуется. Сволочь. Он никогда ничему не радуется. Просто не умеет. Знаешь, – она тяжело вздохнула, – если ты спрашиваешь просто так, из любопытства, то я тебе расскажу. Без имен, разумеется. Это же и моя история тоже.

– А если не просто из любопытства? Если мне нужна эта история в полном ее виде, с именами, что тогда? Ты сказала, что не знаешь, чем я занимаюсь. Это замечательно. Значит, мне еще далеко до последнего края, когда в глазах написана автобиография с несчастливым концом. Я занимаюсь обеспечением внешнего долга нашей с тобой забавной страны. Иногда она вспоминает, что должна тому-то или тому-то, и посылает меня, чтобы я уладил вопрос. У сволочи есть имя? («Мне-то оно известно, просто я хочу, чтобы ты первая произнесла его вслух», – подумал Павел.) Я не формалист, просто везде есть правила, даже в моем ремесле. Не качай головой, Вика. Встретив меня, ты встала на свой единственно правильный путь, и если все сделать правильно, ты будешь идти по нему еще много лет. А если сейчас оставишь все как есть, то я не дам за твою жизнь и арбузной корки.

– Ты говоришь так, будто ты мент. Странно. Ты на мента совсем не похож. Какая-то новая порода? Ну конечно! Вы же теперь вместо братвы, мафия в погонах. Я знаю, я от вас еле ноги унесла.

– Послушай, Вика, не оскорбляй профессию. Менты, они и так люди несчастные. Какая там «мафия»? Они у настоящей мафии в шестерках, и сбежала ты не от ментов, а от этой самой мафии. Ты сбежала, а я вот не успел. Поэтому три года просидел в тюрьме. Впрочем, мне и бежать-то было некуда. Так что насчет меня в качестве мента – это ты мимо горшка сделала.

– Ну, хорошо. Допустим, ты не мент, ты и впрямь не похож. Но получается, со мной ты встретился не случайно. Ты за мной что, следил?

– Чем хочешь поклянусь, но это чистая случайность.

* * *

…Я, конечно же, наврал ей. Какая там случайность? Я расположился в соседнем доме, вооруженный мощной фотокамерой без наружной вспышки, и снимал всех, кто входит и выходит из мастерской той самой художницы. Я и ее, Вику, снял раз, наверное, десять, если не больше. Когда начинаешь работать по-настоящему, всегда нужна большая фотоэкспозиция персонажей той среды, где предстоит начать и кончить дело. Потому что дистанционно работать нельзя, потому что рано или поздно очутишься среди всех этих представителей полусвета, мнящих себя высшим обществом, а они хоть и стадо, как любое другое человеческое сборище, но стадо особенное, специфическое. Тут главное не оплошать, когда надеваешь на себя чужую шкуру, словно волк тонко выделанную итальянскую овчину. Там, в доме напротив, я, стоя за штативом и нажимая на кнопку фотоаппарата, ожидал, когда появится именно она. Дождался и пошел следом, ибо она должна была стать для меня поводырем, нитью в лабиринте, Полярной звездой, магнитной стрелкой компаса, словом, всей той хренью, которая помогает медленной упертой черепахой ползти по финишной прямой. Если у меня не получится с ней, то придется все начинать заново, а это время, которого почти не осталось…

– Так ты назовешь мне имя, милая?

– Да. Мой кошмар наяву зовут Феликс.

Я напустил на себя задумчивость и, разумеется, как бы невзначай, обронил, что знавал в Москве одного Феликса. Неужели тот самый? Как его фамилия? Фамилии, конечно, совпали. Кто бы мог подумать?! И он здесь?! В таком случае я был бы весьма признателен, если Вика расскажет о его новой жизни. Зачем? Хочу нанести дружеский визит. Вот увидишь, Вика, он мне обрадуется. Нет, представлять меня не надо. Не знает ли она чего-нибудь

такого, что поможет мне оказаться полезным для Феликса?

Вот что она рассказала.

Строитель и актриса

Некоторые звали его Микаэл. Те же, но за глаза, – Хромой Микаэл. Он ходил с тростью: после перелома шейки бедра нога стала короче, и он заметно припадал на правую сторону. Некоторые утверждали, что он настоящий, коронованный вор в законе, и здесь не ошибались: Микаэл был банкиром всего ингушского преступного сообщества, на уголовном жаргоне это называется «держать общак». «Общак» со временем так раздулся, что превратился в банк, нефтяную и строительную компании, многочисленную недвижимость, расположенную в обеих российских столицах. Микаэл, что называется, «обыстеблишментился»: в Швейцарии его прооперировали, вытянули короткую правую ногу, он почти перестал хромать – от палки, во всяком случае, отказался. Избрался в Думу от какого-то там затерянного в туманности Андромеды федерального образования, купил себе должность главы думского комитета. Дела созданного на основе «общака» холдинга ракетой взмыли вверх. Ушли в прошлое смутные девяностые, наступило время респектабельно расстегнутых воротников рубашек, полосатых костюмов и тикающих безделушек из платины с чилийскими бриллиантами. Из «законника» бывший хромой превратился в магната, воротилу, монстра недоношенного российского капитализма – обрюзгшего и разжиревшего на украденной государственной собственности. Триумф Микаэла продолжался недолго, начали работать вертикали, вчерашняя славянская братва объединилась по партийному признаку, захватила власть и стала «жать черноклювых». Микаэл на тот момент владел не самой последней по размеру нефтяной трубой, в партию заносил мало, его тянул на дно откровенно уголовный менталитет. Ретушировать факты боевого прошлого стало невозможно, осмелевшие газетчики раскрасили его биографию кричащими цветами. Вообще решено было Микаэла по-взрослому прессануть.

Приказано – сделано. Механизм запущен. Армия адвокатов уничтожила право на апелляции к закону, который в России что дышло. И Микаэл, как ни старался, не смог повернуть, чтобы иначе вышло. Его акции свалили, организовали массовую скупку через подставные брокерские конторы, а на остальные просто наложили арест. Микаэл испугался, но жадность подсказала ему неверный ход. Потеряв ферзя, он с упрямством утопающего двинул вперед оставшиеся пешки. Это вызвало ярость настолько чудовищную, что сына Микаэла, молодого наследника таявших отцовских миллиардов, отравили мышьяком. Он скоропостижно скончался на руках у безутешного отца, и после смерти любимого отпрыска тот, подписав все требуемое, был беспрепятственно отпущен из России на все четыре стороны. Само собой, ветер новой жизни прибил Микаэла к туманным берегам, а заодно с ним и сундук с компенсацией, полученной Микаэлом за переданный государству «общак» и жизнь единственного сына. Наверное, кто-то пожалеет хромого Микаэла, но жалеть его особенно не за что. С мерзавцами надобно поступать как с мерзавцами, тогда они становятся податливы, тогда они начинают что-то понимать. И Микаэл понял. Не стал и пытаться просить что-то вернуть у выблевавшей его страны. В Англии он начал все сначала.

Поразмыслив о том, кем бы ему стать в этой новой, как снег на голову упавшей на него жизни, Микаэл решил вложиться в африканские золото и алмазы. Оставшиеся в Москве соратники вышли на маститого военного геодезиста, тот, разумеется, небескорыстно, поделился данными спутнико-геологической разведки. Мир задыхался в тисках инфляции, на биржах Лондона и Уолл-стрит царила растерянность, спекулянтов лихорадило. Их молитва, обращенная к золотому тельцу Бродвея, состояла из алчных прошений об обретении нового способа заработать, вложив зыбучий долларовый песок все равно во что. Телец был милостив, и, несмотря на то что деньги начали стремительно обесцениваться, цена унции золота уверенно пошла вверх. Золотые копи Танзании, запечатленные на космических фотографиях, ждали хозяйской руки. Микаэл вылетел в танзанийскую столицу Додому и прибыл в президентский дворец, имея твердое намерение получить исключительные права на разработку золотых жил и кимберлитовых трубок. Визит готовился в обстановке строжайшей секретности, и для Микаэла крайне неприятным сюрпризом стало появление в президентском дворце московского строительного короля Андрея Бахара. Военный геодезист оказался предприимчивым человеком: он предложил Бахару данные спутниковой разведки в день продажи их же людям Микаэла, и Бахар оказался проворнее. Оба комбинатора столкнулись в дверях президентского кабинета.