Изгои
Шрифт:
Да ты скоро нас с сыном пропьешь! А ну, пошел вон, босяк, шаромыга! Снова мои тряпки пропивать? — затолкала вещи в шкаф и загородила его собою.
С-сука! Потаскуха! — подскочил Сашка, пытаясь достать Любкино лицо костистым кулаком.
Где шлялась, проблядь? — визжал оглушительно.
Захлопнись, суслик! — не выдержала баба и, рассмеявшись в лицо, сказала, словно плюнула: — Ты кто есть? Огрызок от мужика! Катях сушеный! Хужетебя нет в свете!Закрой свою вонючую пасть! Не то лихо тебе будет?
Глянула на Сашку сверху так, что у того голова втянулась
Иди, купи пожрать! Не приведись, проссышь! На глаза не показывайся! Мигом зашибу! — пообещала спокойно, дав мужику сотню и, подойдя к сыну, положила перед ним коробку конфет. — Ешь, сынок, это твое, — сказала тихо.
Где деньги взяла? — услышала голос Сашки.
Оглянулась, ответила, не дрогнув:
Проверила, кем лучше быть: женой иль блядью? Знаешь, тем, кем ты меня называл, живется лучше. Никто не паскудит. С голоду не сдохнешь. Ни о чем голова не болит. Я и с тобой нынче дарма в постель не лягу. Коль считаешь сукой, буду брать как с кобеля. А не приведись, пропить мое — голову оторву! — осмелела баба.
Шлюха подзаборная! Проститутка! Курва вонючая! — вопил мужик, выпучив глаза, брызгая слюной на кофту жены.
Он тузил ее в живот кулаками, кусал за задницу. Он пинал ее ноги и плевал на юбку. Любка смотрела на него, усмехаясь, ожидая, когда устанет, выбьется из сил. Но Сашка носился вокруг злобной собачонкой и только распалялся.
Ему не просто изменили, не только унизили, а и пригрозили пускать в постель лишь за деньги! Такого он не мог пережить. Жена посмела высмеять, дав ему деньги на жратву с тех, какие заработала блудом. К тому ж и бутылку запретила купить. А как продышать случившееся? Ведь посрамлен мужик…
Сашка орал долго, но Любка ровно ничего не слышала. Не пыталась успокоить, уговорить как прежде.
Ну! Ты долго тут звенеть будешь? Давай деньги, сама за жратвой схожу!
Иди! Вон из дома! Чтоб ноги твоей тут не было! — указал на дверь, зажав сотенную в кулаке. Дай деньги! — потребовала баба.
Муж, отмерив по локоть, ответил, осклабясь:
Выметайся, подстилка! Мне после тебя жилье отмывать от заразы надо! На хлорку и мыло вдесятеро больше уйдет.
Алкаш! Дешевка! Меня лаешь, а сам чем лучше? — разъярилась баба и впервые решилась, подняла за шиворот к самому потолку, бросила на пол с размаху.
Сашка, крякнув, тут же стих. Лежал, не шевелясь, не ругаясь. Любка выдавила из его кулака сторублевку и, взяв сына, пошла с ним в магазин. Вернулась через час. Дверь в квартире оказалась закрытой.
Баба долго стучала, колотилась кулаками и ногами, просила, уговаривала, но в ответ ни слова. Никто не открыл двери, и Любка пошла к окну. Занавески плотно задернуты, сквозь них ничего не видно. Она стукнула в стекло, но Сашка не выглянул.
«Ладно! Сам виноват, коль так!» — вернулась к двери и с размаху высадила ее. Мужа дома не было. Любка увидела распахнутый настежь шкаф. В нем ни одной ее вещи. Словно ветром все сдуло. Баба выронила сумки, расплакалась навзрыд. Сын молча разделся, нежно обнял мать, уговорил закрыть дверь, вставив
Любка понемногу успокоилась, навела порядок, сварила пельмени и ждала, когда вернется Сашка. Тот заявился к ночи. На четвереньках. Долго пытался вставить ключ в замочную скважину. Потом понял, постучал. Любка открыла. Муж ввалился весь в грязи.
Ну, что сука? Сколько кобелей привела? — начал с порога.
Баба, ни слова не говоря, схватила его за душу, затащила в ванну, сунула под холодную воду головой, не дав ни раздеться, ни разуться.
Сашка выкручивался, пытался вырваться, он кусал, царапал Любку, но та не отпускала, держала мужика под холодной водой, приговаривая:
Я с тебя дурь вышибу, козел облезлый!
Вытащила, лишь когда мужик не только кричать не мог, задыхаться начал.
Он мигом выскочил из мокрого тряпья, прыгнул в постель, дрожа всем телом, стучал зубами. Весь хмель как рукой сняло. Ох, и досадовал мужик на последнее обстоятельство. Ведь совсем не так хотел. Думал, вернувшись домой, проучить бабу, избить дочерна и примириться лишь после долгих уговоров, если она отдаст ему все деньги. А потом до самой смерти попрекать бабу, чем она зарабатывала, при том хвалиться, что кроме него, никто бы ей такого не простил. Но Любка опередилаи даже недумала предлагать деньги. Наоборот, подошла к постели и спросила:
Сказывай, говнюк, куда мои вещи дел?
У Сашки в горле заклинило от бешенства. «Она еще с него смеет требовать отчет? Ну, это уж слишком!».
Только откинул одеялко, чтобы вскочить, Любка коленом к постели припечатала. Надавала по морде, по спине, пригрозила придушить, если не вернет барахло.
Сын, никогда не видевший мать, избивающую отца, от страха боялся выйти из кухни, лишь изредка выглядывал в комнату, ожидая, когда все закончится.
Сынок! Сережка! Заступись! — увидел сына Сашка, но мальчишка не хотел вмешиваться.
В свои годы он частенько получал от пьяного родителя ни за что. Сколько раз хотел уйти из дома. И лишь мать удерживала. Ее мальчишка жалел.
И ты меня продал, выблядок? Чей ты есть? — орал Сашка. Любка вдавила его мордой в подушку, не давая кричать, дышать. Она разъярилась не на шутку.
Лишь чудом мужик сумел повернуть голову, глотнуть воздуха.
Отпусти, паскуда! Хана! Не стану больше жить с вами! Завязываю! — вывернулся из-под колена и, вскочив на ноги, стал одеваться.
Чтоб без возврата! Слышишь?
Я за милицией! Пусть вас власти вытряхнут отсюда! Обоих! Насовсем! Я — хозяин квартиры! Вы — халявщики! Никто! Нехай выбросят! Я квартиру закрыл. Как посмели вломиться сюда? У меня другая баба имеется! Ее приведу! Она — не блядь, заразу не принесет, как ты! — выскочил за дверь.
Любка не поверила в услышанное. Ну, кто всерьез воспримет алкаша? А через час в квартиру вошли двое милиционеров, следом за ними — Сашка.
Любка ушам не поверила, что ее муж написал на нее заявление в милицию. Уж в чем только не обвинил, опозорил с ног до головы. И потребовал немедленного выселения.