Изгой
Шрифт:
– Как яйца у тебя, не округлились?! Ничего, хоть у одного баклана татарского деток больше не будет, ублюдков мелкотравчатых. Козел ты похотливый, конина педальная…
Юрий ронял слова как камни, отчетливо понимая, что другого варианта у него просто нет, и уже не будет. Лучше сразу принять смерть от сабли, как те убиенные монахи, а не подыхать от пыток, визжа и скуля. И на секунду остановившись, чтобы перевести дух, Галицкий окрепшим голосом высказал свои пожелания подошедшему вплотную татарину.
– Чтоб тебе одну свинину жрать, и на хряке ездить! А дети твои поросятками будут…
С внезапно исказившимся лицом степняк резко ударил его по
– Уй, бля…
Татары громко засмеялись от вскрика Юрия, что округлевшими от боли глазами смотрел на истязателя. А тот ухмыльнулся – по жуткому оскалу на лице с куцей бороденкой и щелками глаз, стало ясно, что крымчак вполне понимает русскую речь.
– Ти совсем глюпий, урус! Сабли нет рука, а обидные слова говоришь, да?! Совсем тупой башка! Секим делать надо!
Степняки засмеялись, а «крестник» Галицкого даже не улыбнулся, продолжая свою речь:
– Но я не буду секим глюпий башки! Ты говоришь, что деток у меня не будет?! От ханум не будет, я в наложницы тебя, урус, возьму! Год тебя тоби буду, два года тоби, три тоби! Пока рожать не начнешь…
Двое татар, видимо понимавшие русскую речь, заржали, и тут же перевели слова – теперь смеялись все татары. От ясно очерченных перед ним перспектив, Юрий обуяла животная ярость и он кинулся на оппонента, желая только одного – порвать ему глотку…
Глава 8
«Почему меня не зарезали?! Так было бы лучше!»
Галицкий еле переставлял ноги, хотя лошади перешли с легкой рыси на шаг. Сил совсем не осталось, пот, моча и кровь спеклись коркой на его коже. Надрывно болели ступни, саднило запястья, легкое безумие начало одолевать разум – происходящее все больше и больше походило на кошмарный сон, в котором нельзя проснуться.
На берегу Донца татары не только не убили его, даже не стали дальше избивать – просто свалили на траву, сдернули с ног сапоги, связали руки арканом, конец которого прикрепили к седлу. И тронулись в путь, переговариваясь между собой – а Юрий побежал следом за ними привязанной собачонкой. Поначалу он стонал и ругался – колючки раздирали ему ступни, но потом потихоньку привык к боли. Несколько раз упал – тогда приходилось совсем плохо. Его волокло вслед за лошадью, и он буквально насаживался всем телом на шипы, веточки и камни, встречавшиеся на пути.
Один раз на память пришло, что людей так и казнили – привязывали за лошадью и гнали ту по степи. А она волокла следом человека – через несколько верст еще живой, но ободранный полутруп можно было закапывать или бросать в чистом поле на поедание дикому зверью. Однако татары вели себя иначе – несколькими ударами плетью по спине или рукам, а то и по голове, крымчаки заставляли Галицкого подняться на ноги – терпеть боль он был не в состоянии, и безумный бег продолжался.
Сильно припекало солнце, безумно хотелось пить. В горле пересохло так, что язык распух, и как казалось, превратился в наждачную бумагу. Аркан постоянно дергался, вытягивая вперед связанные руки, а плети жгли, жгли и жгли его многострадальную спину.
Юрий уже не над чем не думал, а просто бежал следом, шатаясь на чудовищном поводке. Безразличие и тупость, даже равнодушие к собственной судьбе – такого состояния он никогда не испытывал в своей жизни. Галицкий ощущал себя безропотной
Да и как протестовать прикажите – грозить заявлениями в полицию или писать в ОБСЕ?!
И не покричишь от бессилия – плеть причиняла жуткую боль, сравнимую с ожогом или шоку от контакта с электрическим током. Даже сейчас, в состоянии безразличия к самому себе, он больше не хотел испытывать ее хлесткие удары. Потому и шел, почти ничего не видя, хрипло дыша, постанывая и шатаясь. Юрий сейчас отдал бы все на свете за глоток воды и возможность просто рухнуть в траву, что показалась бы ему пуховой периной – настолько он вымотался.
«Голоса? Или мне кажется?»
Парень поднял голову – освещенная ярким солнцем степь расплывалась перед глазами, да и смотрел он на нее словно через мутное стекло. И потихоньку перед глазами наступило прояснение – он увидел длинную вереницу самых разнообразных повозок, которые тащили парные упряжки коней и быков. И люди – множество невольников шли за ними следом, накрепко привязанные веревками.
Однако татары не стали преследовать обоз, наоборот, они остановили лошадей. Юрий в недоумении немного постоял – впервые от него не требовали бежать дальше, и без сил опустился на траву. С минуту сидел на ней, а потом свалился на бок. Боли он не ощущал, одну тяжелую свинцовую усталость, что буквально разлилась по всему телу.
– Карош урус, якши раб, – над ним раздался голос старого «знакомца» – ухмылявшийся и глумливый. Руки дернуло, Галицкий ожидал пинок сапогом в бок, но к его несказанному удивлению, удара не последовало – у татарина явно было хорошее настроение.
– Вода! Туда!
Степняк ткнул рукою в сторону небольших зарослей густой травы в балке, более высоких, чем степной ковыль. Идти было далековато, но слово «вода» для него стало притягательным. С трудом Галицкий поднялся на ноги, с удивлением обнаружив, что его руки развязаны. И шатаясь пошел вперед, невольно убыстряя шаг.
Все кругом истоптано копытами и покрыто колесными следами повозок – видимо обоз тут останавливался на короткий привал. Здесь набирали воду и поили лошадей перед дальней дорогой через всю степь – именно такие ручейки и речушки, но более всего колодцы, были единственными источниками воды в обширном «Диком поле», где кочевали ногаи – все четыре их орды являлись покорными вассалами крымских ханов.
– Вода?! Не обманул, скотина…
Манящая гладь узкого ручья притягивала взор – шатаясь и постанывая, Юрий доплелся, и буквально рухнул в воду. Он пил стоя на четвереньках, жадно, не обращая внимания на проплывавший мусор. Теперь ему не пришло в голову мысли, что такую воду пить нельзя, ведь выше по течению татары поили лошадей, а еще дальше двое степняков набирали воду в кожаные бурдюки, делая запас в дорогу.
Весьма наглядная и доходчивая иерархия – вначале пятеро господ в грязных, вечно нестиранных засаленных халатах, затем с дюжину низеньких степных лошадок. А в самом низу социальной пирамиды абсолютно бесправный, избитый и обессиленный русский раб. Невольник ничего не имел, только определенную продажную цену на рынке, от которой ему, понятное дело, не перепадало ни крошки.
Однако сейчас Юрию было не до размышлений о сущности рабовладельческого Крымского ханства, он лежал посередине мелкого ручья, совершенно не обращая внимания на взбаламученную и грязную воду. И блаженствовал – усталость медленно уходила, боль слабела, становясь ноющей, а солнце уже не припекало как раньше.