Изгой
Шрифт:
Сосед приподнялся немного, делая вид, что переворачивается в беспокойном сне, потом улегся обратно на теплую землю. Голос тихо прозвучал с нескрываемой тревогой:
– Голова у тебя крепко разбита, пан Юрий. Плохо – как бы нагноения не пошло. С утра я тебе на рану помочусь, а ты мне на плечо – плохая там боль, тягучая.
– А тебя как звать?
– Григорием меня зовут, княже, прозвище мое Смалец с детства. Слуга я твой верный, двадцать лет правдой служу. Ничего, пока мы в дороге, расскажу все, что знаю, а там к тебе память
Шепот снова обжег ему ухо, и опять Галицкий не ощутил уверенности в голосе соседа, который оказался слугой ему. А потому осторожно спросил Григория о наболевшем:
– А год сейчас какой на дворе, Смалец?
– Червень начался, пятый день. А год… Вроде семь тысяч сто восемьдесят третий от Сотворения мира. Точно не помню, прости, княже. Отец Михаил так говорил, когда в летописи счет вел.
«Писец! Так я в будущем?! Ни хрена! Как все тут изменилось, экология восстановилась. Постой! Сотворение мира? Что-то тут не так! Надо уточнить, наверное, мы о разных вещах говорим».
Юрия год ошарашил, он почувствовал в нем неправильность, припомнив, что в летописях счет вели иначе, но как, он не знал, а потому спросил:
– А от Рождества Христова какой год?
– Вроде тысяча шестьсот семьдесят пятый, – не очень уверенно отозвался Смалец, после долгой паузы.
– А что тебя смальцем на польский манер назвали?
– Так ляха в котле сварил, жир с него казаки попросили вытопить. Жадный был пан, толстый, в маетке подати втрое собирал, жиду не доверял. Вот его и сварили, котел испоганили.
Юрий молчал, переваривая информацию. Нет, он знал о давней вражде казаков к полякам, про зверства, что творили обе стороны. Но одно дело услышать о таком, а другое лежать рядом с человеком, что самолично смог столь зверским способом умертвить другого.
«Так, сейчас июнь 1675 года, разница в исчислении лет 5508 – надо же счет я не забыл. И что мне дает эта дата? А ровным счетом ничего! Не историк я ни разу, что тут скажешь».
– Я припоминаю, что свитки прятал с вислыми печатями, крест рубиновый и перстень с печаткой льва гербового. Я ради них в обитель приехал? Чтоб схоронить в месте тайном?
– Да, к настоятелю отцу Михаилу, княже. А где прятал – никому не говори, даже мне. То родовые грамоты твои, тайные, много значат. А что в них написано, не ведаю, не читал.
– Грамоте разумеешь?
– Дьячок научил писать и читать немного.
– Неплохо. А я помню, что писать могу, а как – не знаю, – с деланным безразличием отозвался Галицкий, – вижу, что буквицы выписываю, не думаю что сумею.
– Сможешь, княже, хотя по первому разу будет трудно.
– А тебя как татары повязали, Смалец?
– Так тебя прикрывал, пока ты в своей свитке бурсачей в терн сиганул с мешком. Татарин в тебя из лука стрелу пустил, а я его из пистоля свалил. Ты успел тогда скрыться, за тобой токмо один
– Я ведь тоже в свитке бурсачей был, как ты велел, вот и приняли за богомольца. Говорил же тебе, давай саблю свою возьму, из пистоля стрелять тебя научу. А ты мне – вера убивать не дозволяет, – в голосе казака прорвалось до поры скрываемое раздражение.
– Глядишь, вдвоем и отбились бы от нехристей. Ты же княжеского рода, Юрий Львович, должен же в тебе дух воинский сыграть. Не дело это вьюношей учить, науки постигать. Воевать надобно!
– Да, надобно, вон, что с бабами творят…
– А твоя они беда, княже? Дырка чай не замылится! Бабья их участь такая, то мужиков рожать, теперь татарву плодить начнут. Да они все магометанство примут, твари ушлые – на мордах уже написано, постанывают похотливо – татары таких особенно любят. А там если не жонками, то наложницами обязательно разберут.
– А мужики?
– Так они на то и мужики, не казаки! Тоже от веры православной большей частью отрекутся! Потому, что ушлые они больно. За казачьими городками поселились и довольны – от ляхов сбежали, земли много запахали – места привольные! Податей куреню не платят, а казаки их защищают. Вот и поплатились за жадность свою!
– А казаки что…
– А нет здесь казаков, княже – перебили всех татары, а казачата разбежаться успели по дубравам. А баб и девок, кого схватили, ссильничали да потроха взрезали – из казачки рабыни не выйдет, найдет время и прирежет хозяина, его жен и деток! Случаев таких много, вот татары в опаске и держатся, люто нас ненавидят. Кто, княже, вольности хлебнул, в рабах жить не захочет – лучше смерть принять!
– А девок почто на телегах везут?
– Таких не трогают – проверили на девственность всех. Товар дорогой – цена в десять раз больше. Портить его нельзя, за бесценок отдавать придется. И бить нельзя, кормить хорошо нужно – перед продажей всех раздевают, – казак зло хохотнул:
– Как привезут – половина из девок сразу смекнет, что дальше делать. В магометанство пожелают перейти, скажут османам сразу как увидят. И все – дело сделано. Татарва только зубами заскрипит. Их теперь только в наложницы или жены продавать в Царьграде будут. В гаремах пашей русские девственницы ценятся, даже у султанов таких много.
Григорий, такое ощущение, хотел сплюнуть от отвращения, но видимо слюны не оказалось в пересохшем рту.
– А ребятенки малые, тех магометанами сделают, а некоторые в янычары попадут – орты их исключительно из обрезанных бывших христиан составляют. Люто дерутся против нас, как звери! Ладно, княже, давай спать, а то чуть свет в дорогу погонят – а нам силы нужны. Сегодня сбежать лучше не пытаться – татары настороже будут. А дальше посмотрим, может нам случай и выпадет с Божьей помощью.