Изгой
Шрифт:
– Надо бить литву немедленно. Мы собрали силы всех южно-русских княжеств – с нами Станислав Киевский, Олег Переяславский и Роман Брянский, мой тесть. У нас пять тысяч войска, правда, дружинников мало – едва от ляхов в прошлом году отбились. Киевлян с переяславцами столько же, да две тысячи брянцев. Хватит ли для победы? Литовцев, что Овруч и Житомир брали, по слухам до двадцати тысяч?!
– Не знаю, брат. Земли здешние обезлюдели от татарского нашествия. Киев лишь тень от прежнего величия, до сих пор бывшие руины не заселили. Баскаки все соки с наших земель выжимают. Да, мы отправили за помощью
– Ногаев пять тысяч подошло…
– Луга болотистые еще, не просохли толком. Ордынская конница быстроту потеряет, а у Гедемина сильные русские конные дружины. Сомнут татар, те из-под удара выйти не успеют.
– Отступать нам нельзя, брат.
– Ты прав, сие соромом выйдет и бояре нас предадут той же литве или ляхам, они сами не знают кто им выгоден, – с кривой улыбкой отозвался Андрей Юрьевич. – В победе наше спасение…
Князья замолчали – как никто они хорошо понимали, что выбора у них, по большому счету, уже нет, только яростно сражаться против литвинов. А там либо победить, или умереть.
– Вторую корону златокузнецы сделали, по той, что наш прадед король Даниил принял. После победы мы с тобой в Галиче вместе коронуемся по примеру ромейских цезарей. А там боярам жилки подрезать начнем – освященное право иметь будем. Ты, сын, эти златые короны сейчас на себя прими – дам тебе десяток гридней в охрану. Мало ли что в битве случится может, военное счастье переменчиво.
Отец тяжело вздохнул и посмотрел на своего юного сына, отметив, что лицо того посуровело. И стал тем же спокойным голосом отдавать ему свой родительский наказ, который мог быть и последним:
– В Луцке сотник Роман Гнездо тебе в помощь будет, он верный нам человек – его пращуры еще князю Роману преданно служили. А тысяцкому Дмитрию Дятьку не верь – лукав и подл боярин, Боярский совет супротив нас всегда подбивает, зерна смуты сеет.
Лев остановился с кривой ухмылкой на лице. И негромко произнес дальнейшие слова:
– Предаст он тебя в угоду ляхам, коли выгодно будет. А другие его поддержат – им свое богатство дороже нашей отчей земли будет. Зрадники они и лиходеи, их только твердая рука пригнуть может! Ничего, после коронации, я его с тысяцких уберу, сила уже будет наша!
Князь поднялся с походного стульчика, кольчуга звякнула. Водрузив на голову шлем, князь набросил на плечи красное корзно – плащ, что показывал его достоинство. И громко сказал:
– Пора, брат, на битву выходить!
Глава 5
– Прощай, пращур, я даже имени твоего не ведаю! Прости, что плохо схоронил, не в землице, а в склепу каменном, без домовины. Будет возможность – обязательно все правильно устрою…
Юрий постоял у заложенной камнями расщелины, в которую положил тело убитого татарами предка, толи возможного, а может и доподлинного. Могила нашлась почти сразу – рядом с пещерой была выветренная полость, достаточно глубокая. Как солнце закатилось, и наступила густая летняя ночь, так Галицкий приступил к делу.
Вытащил убитого парня из подземелья, уложил его в расщелину, скрестив руки на груди. Глаза он закрыл раньше, а сейчас просто положил на веки два плоских камешка. Бросил
Вскоре вырос маленький холмик, с аккуратно уложенными камнями. В ямку Юрий воткнул импровизированный крест – связав короткой веревочкой две толстые прямые ветки, которые осторожно срезал ножам. Закрепил его плоскими камнями и встал.
– Сик транзит глория мунди, – прошептал случайно всплывшее в памяти чеканное латинское выражение, что в свое время заучил, чтобы при случае щегольнуть при девчонках.
Сейчас оно пришлось как нельзя кстати – действительно, именно так и проходит слава земная. Человек всю жизнь тщится к величию и богатствам, а получает, в лучшем случае, вот такой холмик. А в худшем будет просто брошен, или закопан на ближайшей помойке.
– Отче наш, иже еси, – единственная молитва, которую Галицкий знал, пошла со слезами на глазах. Он ее выучил на Донбассе, поневоле и от отчаяния, насмотревшись на убитых – на войне атеистов не бывает, все уповают на Божью помощь, и грешники, и праведники…
– Добрался, наконец, – Юрий осторожно выглянул из-за густых кустов – спуск к реке занял у него полчаса, настолько он осторожно пробирался через заросли. Повезло – вышел аккурат там, где камыши расступались в стороны, и получался удобный выход к реке, причем имелся песочек. За прошедшие триста лет этот небольшой пляж никуда не делся, только вряд ли сейчас здесь есть разбитое стекло и тьма окурков.
Вздрогнул от сильного всплеска на воде, чуть было не впал в панику, но опомнился. Так может хлопнуть хвостом очень крупная рыбина – или сом, или щука. Внимательно осмотрелся еще раз, прикидывая как не попасть в светлые лунные дорожки, особенно на речной глади.
– Пора помыться, а то вы, батенька, не князь, а самая натуральная свинья. Только пока не хрюкаете от грязи, – пробормотав себе под нос, Галицкий стал быстро разоблачаться от одежды, как ревностный духобор на свальном грехе со своими «единоверцами».
Скинул кафтан со штанами, снял сапоги и подступил осторожно к воде. Наскоро помыл ладонью обувку, поставил за куст. Затем размотал портянки – от них несло отвратным запашком, способным убить любую дамочку наповал. А потому он сразу зашел в неожиданно теплую воду – жирный ил чавкнул под пальцами, обрадовав – вполне заменяет мыло, только прополаскивать вещи нужно несколько раз.
Соблюдая предельную осторожность, вошел в камыши – теперь с противоположной стороне реки его никто не заметит. Хотя птички щебетали и вели себя вполне спокойно, рисковать все же не стоило – под лунным светом на речной глади обнаженный человек станет заметным. А тут вполне себе убежище – камыш со всех сторон укрывает от вражеских глаз, буде они следить за рекой станут.
Первым делом Галицкий хорошо простирнул грязные портянки и исподнее, тщательно протер илом – все же ощущение что их носил умерший немного его нервировало, да и запах высохшего пота и запекшейся крови изрядно раздражал. Крепкими пальцами отжал ткань, и выйдя на берег развешал на ветках кустарника с речной стороны, надеясь, что и камыш заслонит своей стеной белые тряпки.