Изгой

Кеннеди Эль

Каждый раз мы разговариваем так, словно она меня никогда не встречала. Что, в принципе, логично, учитывая, как равнодушна она была к родительству. Уж лучше бы она утопила меня в ванне, чем оставила с отцом после развода, и то было бы человечнее.

– Я просто где-то недавно читала, что людям в завязке может быть особенно тяжело на праздниках. И что им полезно проводить время с теми, кто благотворно на них влияет.

Значит, хорошо, что я не в завязке. Я закатываю глаза, глядя на телефон. Пара ходок в реабилитационный центр меня не сломают. Видал противников похлеще.

–

Скажи мне честно, матушка, в наших отношениях есть хоть что-нибудь, что не вынудит меня забухать? К тому же, если ты правда считаешь, что я завязал, то тем более не надо звать меня в гости. Уж поверь, в том доме спрятано больше кокаина, чем в заднице ослика на границе.

– Лоусон.

Теперь она всерьез пытается понять, шучу ли я. Как давно я последний раз там был? Где мог спрятать? Можно ли взять напрокат собаку с чуйкой на наркоту? Если мне повезет, остаток недели она проведет, отдирая половые доски гвоздодером.

– Как дела дома? – спрашивает она, как будто ожидает услышать что-то новое.

Я фыркаю.

– Серьезно?

– Что, я уже не могу о тебе поволноваться?

– Это что-то новенькое.

Она раскошелилась на сотни часов с психотерапевтом, куда я почти не ходил. А если и приходил, то просто травил бедных врачей все более и более неуютными описаниями своих самых извращенных сексуальных похождений, пока, наконец, они либо не выкидывали меня прочь, либо не уходили под удобным предлогом в ванную подрочить.

Ну, это мое предположение.

И все же, как бы их ни оскорбляла моя вульгарщина, эти доктора бы ужаснулись, если бы я на полном серьезе раскрыл им душу. Если бы я рассказал им про Романа, моего так называемого отца, который оказался бесплоден и нанял жиголо, чтобы обрюхатить жену и сделать ему наследника. Вот только эффективность его же собственного плана так наполнила его отвращением, что он проникся глубокой и неумолимой ненавистью к несчастному ребенку. А еще есть Амелия, моя мать, которая забрала половину его империи и сбежала. Эгоистичная сука, оставившая своего беззащитного сына в лапах человека, который мог бы сжигать щенят ради развлечения, если бы не армия активистов, юристов и правительственных органов, постоянно висящая у него на хвосте в надежде раскрыть то или иное жуткое преступление.

Ну, знаете. Нормальные подростковые проблемы.

– Я же пытаюсь, Лоусон. Ты сам не даешь к себе подступиться.

А с чего бы вдруг мне это делать? Все мое существование занимает меньше половины ее жизни. Она моргнула, и вот я уже взрослый. А я, тем временем, жил всю жизнь, зная, что я всего лишь трагичная, мстительная ошибка, превратившаяся в козырную карту в споре между двумя людьми, с радостью бы сбросивших друг друга с обрыва.

– Я несколько недель не разговаривал с папашей, – скучающим тоном говорю я. – Так что, пожалуй, с домашней стороны дела неплохо.

– А как с Кристиной? Ты ладишь с мачехой?

В каком-то смысле.

– Разумеется, – протяжно говорю я. – Она очень милая дама. И разрешает мне трахать ее в задницу.

На этой ноте я сбрасываю звонок и убираю телефон в карман, заходя в класс. Но урон уже был нанесен.

Черт

подери, все, чего я от нее прошу, это быть невидимой. С удовольствием испарюсь сам, если она начнет уважать мою жизнь и не будет влезать. Пусть уж лучше у меня будет постоянно отсутствующая мать, чем та, которая вечно пытается втянуть меня в свои сезонные вспышки чувства вины. Словно я щенок, которого купили на Рождество, а потом вернули обратно в магазин в начале февраля.

Ее эгоистичные появления всегда коротки, но очень разрушительны. Постоянно сбивают меня с ног. Обычно я радостно занимаюсь самолечением, чтобы прочистить мозги, но сегодня мои карманы пусты, а сам я отвратительно трезв.

Даже Гвен и ее миленькое цветочное платьице не могут отвлечь меня от того смятения, которое посеяла внутри меня мать. Да и в любом случае миссис Гудвин я пока не завоевал. Она игнорирует даже самые прямолинейные мои подкаты. Но это не страшно. Я бы начал сомневаться в своей привлекательности, если бы не развлекался уже тем временем с ее мужем. В чем, разумеется, состоит добрая половина моего к ней интереса.

На этой неделе мы лепим из глины. Гвен гасит свет и включает презентацию про недавнюю кочующую выставку произведений слепого монгольского скульптора, создающего импрессионистские версии людей и животных своей родной деревни. Когда мы смотрим на его весьма фаллическое изображение стрекозы, меня отвлекает сообщение от мистера Гудвина.

Джек: Зайдите ко мне в рабочие часы, обсудим дополнительный проект.

Я: С удовольствием.

Внезапно телефон вырывают у меня из рук.

– Полежит пока у меня. – Гвен гасит экран, кажется, не посмотрев на него, и убирает мой мобильник в карман.

– Грязно играете, мисс Гуд.

Она возвращается к экрану проектора.

– Никаких телефонов на моих уроках, Лоусон. Вы это знаете.

Я легко ей улыбаюсь.

– Должен предупредить, там полно моих голых фотографий. Вы теперь незаконно храните порнографию.

– Тогда, пожалуй, стоит его выключить. – Она вырубает телефон и бросает себе на стол. – Останетесь после уроков, потом и заберете.

Великолепно. Ведь я так люблю задерживаться. Делать мне больше нечего, чем сидеть и мыть ее кисточки, пока в комнате меня ждут шоты.

Но Гвен исполняет свою угрозу. Когда звенит звонок, она подзывает меня к себе и заставляет работать. Первым делом мне поручают завернуть начатые скульптуры во влажную целлофановую пленку и убрать их в шкаф.

– Готово. Что теперь? – Без понятия, как долго я должен тут торчать, но мне хочется разобраться как можно быстрее. – Мисс Гуд?

– А? – На секунду мне кажется, будто она все-таки посмотрела на мой телефон, но нет, это над своим экраном она склонилась с таким расстроенным видом. – Да, после второго урока на заднем стеллаже осталась акварель. Уберите ее, пожалуйста, обратно в шкаф.