Излом
Шрифт:
— Смекалистый! – ухмыльнулся я.
Вслед, осенившись для смеха крестным знамением, ввинтился в очередь Пашка.
В гастрономе сегодня особенно хорошо шли плавленые сырки. Даже образовалась очередь. Кто побогаче, брали кабачковую икру. Я быстро покидал в сумку банку консервов «Скумбрия натуральная в собственном соку», банку кабачковой икры – фирменное блюдо зажиточных алкашей, немного подумав, решительно взял три плавленых сырка – как же без них, буханку ржаного хлеба и в молочном отделе – две бутылки ряженки. Люблю многопрофильные гастрономы,
На улице Пашки с Лёшей ещё не было. Потоптался по тротуару, поглядел на двух прижавшихся к стене магазина дворняжек. Из гастронома маленький сухощавый грузчик, которого недавно напугал Пашка, тяжело отдуваясь, вывез на тележке два мешка.
— Вот тут, у стены поставь и весы принеси, – басовито распорядилась хриплым, прокуренным голосом грудастая продавщица с костылём под мышкой. – Кыш отседа! – шуганула гревшихся на осеннем солнышке собак.
— Сама бы принесла, – вытирая рукавом лоб, пропищал мужичонка.
— Поговори ещё! – приставила костыль к мешкам и, подоткнув бока огромными кулачищами, мощно загудела: – Горох! Кто забыл купить горох?..
— Ты, Матвеевна, того, так покупателя только отпужнёшь, – сунулся с советом грузчик, с трудом удерживая весы. – Клиент… он ведь, того…
— А ты, пискун худосочный, ставь весы… да того… вали отседова, – не дала закончить ему торговка. – Тёщу свою учить будешь… – и, набрав в лёгкие воздух с двух соседних кварталов, мощно заревела, сунув для прочности под мышку костыль: – Граждане–е-е! Ко–о-му–у горо–о-х?!
— Вон! – не сдавался грузчик, мстя за попранное мужское достоинство, – в соседних домах жильцы окна ватой закладывают, – и на всякий случай отошёл подальше.
— Пасть свою ватой заложи, чтоб водкой не воняло, как от козла, – не осталась в долгу Матвеевна и выпучила глаза, увидев, что одна из собачек, понюхав мешок, нагло подняла лапу.
— Тьфу! Мать твою растудыт, тварь поганая! – запустила в неё костылём, – и так торговля не идёт, – захромала в магазин за разменной монетой.
— Матвеевна, костыль-то забыла, – переломившись пополам, захлёбывался смехом грузчик, всем сердцем зауважав ловко отпрыгнувшую шавку.
Наконец потные, измятые, но счастливые, из толпы вынырнули друзья, крепко сжимая бутылки с водкой.
— Ну и Манька! – недовольно тряс головой Чебышев. – На ходу подмётки рвёт…
— Накололи?! – констатировал факт.
— А–а, ерунда! – махнул рукой Пашка. – Дело известное, повышает свой жизненный уровень сама, не ждёт, когда это сделает государство.
— Я не помню, сколько вы мне денег давали… – зачастил тоненьким голоском Чебышев. – Сдачи не даёт да ещё причитает, что обижают бедную девушку, – облегчал он душу.
— Единственно, что в ней осталось девичьего, так это память! – выдал Паша вторую мысль.
— Куда идём? – поинтересовался я.
— В «кресты»! – поразил меня Лёша.
— Главный, сегодня не праздник и не выходные, – убеждённо начал Паша, – поэтому не к Чернышевскому пойдём, а к купчихе.
— Можно и к купчихе, – легко согласился «главный», заглядывая в сумку с закуской.
— Какие кресты, какая купчиха, вы что контрразведчики?
— Сейчас узнаешь. Место тихое, спокойное, – объяснил, поглаживая бородавку, Чебышев.
— А–а, дошло! – увидел кладбищенскую изгородь. – Действительно, тихое пристанище.
Лёша уверенно нашёл пролом и повёл нас по тропинке.
Моё настроение стало благочестивым. Портрет и две даты под ним – начала и конца – всегда гнетуще влияют на психику.
— Соточку пропустишь, свыкнешься, – понял моё состояние Чебышев.
— Относись к жизни философски, – поддержал его Паша, – все там будем, только в разное время…
«Да–а! Нигде нет таких ресторанов, кроме матушки–России».
— А вот и купчиха! – отвлёк меня от раздумий Паша, показывая на покрытый мхом камень. – Лёшка лупу и скальпель брал с работы, как криминалист, в буквах разбирался, фамилию хотел прочесть. А там – наш сейф, – показал рукой.
Обернувшись, увидел только тощий зад согнувшегося Лёши. Распрямившись, он покачал газетным свёртком.
— Думал, спёрли. Эти черти со второго участка кругом лазают. Говоришь им: «Наша купчиха» – нет, лезут сюда, – разворачивая пакет, недовольно бурчал он. – Вон, рядом с усатым дядькой, тоже скамейка есть – бухайте на здоровье, – горячился Чебышев, – куда там… не нравится им. «Рожа, как у алкаша», – говорят. Чем мужик не угодил, не знаю… Соседнюю бабёнку, – подвёл меня к другому памятнику, – тоже раскритиковали, – достал из целлофана гранёный стакан, – эта, наоборот, слишком интеллигентная: «Видать, мужа каждый день пилила!..»
Чистый, как в аптеке, – прервав критику, охарактеризовал тару.
Пашка, сидя на скамейке, протыкал ключами пробку:
— Ещё Брежневу ветераны жаловались, что не на всех пробках язычок имеется, так тот, отвинчивая с бутылки по резьбе, размышлял, совсем, мол, наши ветераны избаловались… и зачем им нужен язычок?..
— Кончай базар! А ты чего стоишь? – нетерпеливо начал притопывать Лёша. – Раскладывай продукт. Пьём по старшинству, – дёрнув кадыком, быстро сообщил нам. – Хватит! – остановил наливавшего Пашку. – По половинке для начала… Ну… Вздрогнем! – торжественно поднял стакан. – Давай на массу, – хлопнул им по бутылке и медленно, словно кот, сощурив глаза от удовольствия, стал вытягивать жидкость.
Заев внимательно следил, глотая слюну. Резко выдохнув воздух, Чебышев сморщился, замер на секунду, махая перед носом рукой, затем схватил бутылку с ряженкой, запил и блаженно улыбнулся.
— Господи! Хорошо-то как! – с чувством воскликнул, усаживаясь на скамейку.
Выпив свою порцию и занюхав хлебом – по принципу «Первую не закусывают», Пашка налил полстакана мне. Я долго примеривался, морщился, отворачивался, наконец, чуть ни глотком, опорожнил содержимое.
— Это по–нашему! – похвалил Чебышев, протягивая кусочек хлеба с плавленым сырком.