Излом
Шрифт:
— Старый. Семидесятых годов. Но, по крайней мере, можно понять кто есть кто… Ху есть ху, как говорит Михаил Сергеевич.
— Хочешь, помогу посуду мыть? – отважно предложил жене, а то вон какая худенькая стала, – подойдя, погладил её плечи, ощущая на языке вожделенную соточку.
— Не подлизывайся, сама вымою. А ты лучше заявление в райисполком напиши. В понедельник на приём идти.
— Да успею… Сегодня четверг только, – взялся за книгу, потеряв всякую надежду.
— У тебя всегда то четверг, то пятница, –
«Оставь надежду всяк сюда входящий», – пронеслось в голове.
Квартира была самым больным вопросом моей жены.
Почитав книгу и поглазев в телевизор, обратился к сыну:
— А кому скоро спать?
На такие бестактные вопросы Денис не отвечал. Легче было отработать ещё одну смену на заводе, чем уложить его в постель. После детской телепрограммы «Спокойной ночи, малыши» с видом завзятого шантажиста он требовал сказку, и не какую-нибудь, а новую, ещё неизвестную.
— Не расскажешь, не буду спать! – угрожал он.
— Ты что отца терзаешь? – морща лоб и изо всех сил напрягая серое вещёство, выдавал про козлика или аленький цветочек, проклиная в душе флору и фауну, пока, к великой моей радости, Денис не засыпал сном праведника, умиротворённо свернувшись калачиком и подложив соединённые ладошки под щёку.
— Неужели, папа, ты ничего не видишь? – приняв позу одалиски – одну руку положив на выгнутое бедро, другую чуть приподняв вверх, – передо мной стояла Татьяна.
— А–а-а–а! – в восторге дурашливо застонал я, любуясь фигурой жены.
— Серьёзно спрашиваю! – закружилась она, открывая стройные ноги. – Как мне это платье?.. Сегодня на работе одна принесла, – объясняла жена, раскачивая бёдрами, словно манекенщица. – Если подойдёт, завтра надо деньги отдать. Как ты находишь? Было видно, что платье ей нравилось.
И действительно, тонкая, хрупкая фигурка жены казалась удивительно беззащитной и нежной в этом платье. «Как школьница», – подумал я, глядя на счастливую, улыбающуюся жену.
Она в упоении закружилась.
Бывают минуты, когда, вырываясь из пут повседневности, будто попадаешь в другое измерение…
Она кружилась по комнате, и я понял, что сейчас нет ни меня, ни этого дома, только дворец, огромный зал которого расцвечен огнями, и она – королева бала. Замерло всё! Только музыка. Музыка и она. Мощный голос органа поднял в воздух лёгкую фигурку. Лепестки роз плавно опускались сверху. Вселенная стала мала и понятна. Солнце, луна и звёзды кружились рядом…
— Милая!
— Что? – чуть задыхаясь, она остановилась.
— Ты потрясающая в этом платье.
— Правда? – Татьяна улыбнулась. – Значит, брать?
— Без разговора, – убеждённо сказал я и потёр кулаками глаза.
— Бельма-то натрёшь и свой градусник не увидишь! – с трудом отлепила от глаз мои руки.
—
— Сейчас постелю, сонуля, – шутливо взъерошила мои волосы.
Через пять минут, на прощанье глянув на градусник, блаженно потягивался в постели.
— А ты чего не ложишься? Ну-ка быстро давай!
— Смотри, какой командир. Мне ещё на кухне прибраться надо.
Татьяна меня не стеснялась, но, ложась спать, раздевалась в темноте. Завернувшись в одеяло и повернувшись спиной, затихла.
— Ты что какая холодная? – слегка касаясь, мои пальцы ласково гладили кожу её бедра.
— Отодвинься, если замёрз.
Я обнял её.
— Ты же спать хотел! – не слишком активно сопротивлялась жена.
Моя рука накрыла грудь с твёрдым от желания соском.
— Ну перестань, – поворачиваясь на спину, шептала она.
Я нашёл её губы. Сердце колотилось не в груди, а в пересохшем горле.
— Татьянушка, любимая, – мои руки гладили ставшее горячим тело. Она задыхалась. Бёдра её раздвинулись. То ли болезненный крик, то ли сладостный стон услышал я, когда вошёл в неё. Тысячелетний стон, которым женщина встречает мужчину. Стон боли и счастья. Стон любви и жизни.
Утром очнулся мокрый от пота.
— Серёжа, ты отключишь будильник или нет, – трясла меня за плечо жена, – он ведь электронный, сам не скоро замолчит.
«Как быстро ночь кончается», – откинув одеяло, в два прыжка добрался до маленького, давно немодного серванта и, нащупав будильник, нажал кнопку. Включив свет, забрался на диван и постучал по градуснику.
— Центр! – похвалил его.
— Ой! – запищала Татьяна. – На ногу наступил.
— Не подставляй, – надевая на ходу трико, помчался в туалет.
На улице поприседал, попрыгал, помахал руками. Было темно и холодно, под ногами поскрипывал ледок.
«Ага! На почве заморозки. А сколько градусов? – взяв спички, посветил. – Плюс один. Колотун».
Татьяна, уже в халате, умывалась.
— Плюс один, – сообщил ей, – на почве заморозки.
— У тебя тоже на этой почве заморозки! – вытирая лицо, произнесла она. – Маньяк! Как в старом кино… Только у того мерина психоз от хлеба с солью, а у тебя – от термометра…
Быстро умывшись, стал бриться. Монотонное жужжание «Харькова» усыпляло. Чтобы взбодриться, подмигнул зеркальцу и показал язык. На дальнем плане увидел жену, стучащую пальцем по лбу. Обернулся.
— Я, Танюш, так же по градуснику стучу.
— У вас с ним одинаково внутри.
— Залезь на диван, посмотри температуру! – подтырнул её.
Жалостливо, как на тяжелобольного, посмотрев на меня, пошла будить Дениса. Сполоснувшись одеколоном, побежал помогать, на ходу подозрительно подумав: «А при чём тут мерин?»