Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Шрифт:
Уже три дня мы находимся в состоянии войны с Россией; странно, как мало затрагивает меня эта весть. Вообще, способность воспринимать факты в наше время ограничена, если только не относишься к ним с известной долей безразличия.
Париж, 25 июня 1941
Снова перед «Лотарингией», площадь Терн. Опять встреча с часами, на которых столько раз останавливался мой взгляд.
Когда я, как в понедельник при прощании со своей ротой, стою перед частью, то чувствую, что мне хочется отклониться от оси отряда, — черта, указывающая на склонность к наблюдению, к созерцательности.
Вечером с Циглером у Друана на Буйабес. Я ожидал его на авеню Опера
Затем в «Кафе де ла Пэ». Обсуждение положения, становящегося все более ясным.
Париж, 26 июня 1941
Под утро сон о землетрясении; я видел, как земля поглощала дома. Зрелище ошеломляло, как водная пучина, грозило головокружением, в котором исчезнет и самый разум. Я стал сопротивляться и все же полетел в водоворот уничтожения, точно во вращающуюся шахту. Прыжок был связан с восторгом, сопровождавшим ужас и преодолевшим его, как будто тело растворилось в зловещей атомистической музыке. И точно склоненное знамя, тут же присутствовала печаль.
В «Амбассадоре» продолжение разговора с Циглером о нашем положении. Также о некоем даре провидения, переходящем по наследству в семье его жены. Она видела пожар на цеппелине, воздушном корабле, за три часа до того, как радио объявило о нем, и т. п. Да, существуют особые источники, питающие наше предвидение; например, она видела Кньеболо лежащим на земле с залитым кровью лицом.
Париж, 27 июня 1941
За столом я шутил с чудесным трехлетним ребенком, сразу пришедшимся мне по сердцу. Мысль: это один из твоих детей, не зачатых и не рожденных.
Вечером с сестрами на Монмартре, кипящем, как кратер. Обе дополняют друг друга, точно сиамские близнецы духовно-телесного рода.
В полусне проникал в дух языка, особенно четко представились мне группы согласных m — n, m — s, m — j, которыми выражаются высота, мужественность и мастерство.
Париж, 5 июля 1941
Морис, с которым я познакомился на площади Анвер, ему 67, духовно активен и оживлен. Всю свою жизнь он занимался тем, что водил богатых англичан, американцев и скандинавов по городу, о котором имеет во всех отношениях основательные познания. Велик его опыт и в подпольной сфере, в пороках богатых и сильных мира сего. Как и у всех, кто прошел эти сферы, лицо его несет печать демонизма. Пока мы обедали с ним на бульваре Рошешуар, он прочел мне доклад о технике эротического сближения. Его глаз почти безошибочно отличает женщин, которым надо платить, — черта низшего порядка. Несмотря на всю его опустошенность, в глубине его есть что-то достойное любви. При этом на меня пахнуло холодом одиночества человека, долгие годы проведшего в квартале этого большого города, предоставленного самому себе.
Париж, 12 июля 1941
Прогулка с мадам Скриттор к площади Тертр напротив старой мэрии. Недалеко от Сакре-Кёр я показал ей коровяк, вылезший из унылой трещины в стене, о котором она сказала, что он расцвел там «стараниями Святого Духа». Разговор о муже, хорошем супруге, но плохом любовнике. В этих случаях женщинам свойственно утешать себя: «Я всегда вела двойную жизнь». Меня удивила такая доверительность; дело, по-видимому, в одиночестве, с каким два человека существуют друг подле друга.
В подобных случаях мужчины живут будто над пропастью, кое-как прикрытой цветами, тогда как на дне ее шипят
Мы пообедали в винном погребке на площади Анвер. Я доставил себе удовольствие, расспрашивая свою спутницу о подробностях французской истории, например о геральдическом значении лилий. За соседним столиком сидела супружеская пара, явно люди «тонкого образования», как выразился китаец; они проявляли беспокойный, все растущий интерес к нашему разговору. Пару раз муж с трудом удерживал свою супругу, желающую вмешаться в процесс моего просвещения.
Париж, 14 июля 1941
День Бастилии. Оживленные улицы. Когда я шел вечером по площади Терн, почувствовал вдруг, как кто-то тронул меня за руку. Человек со скрипкой под мышкой крепко на ходу пожал мне руку, молча, но тепло. Эта встреча приободрила меня и поправила мое довольно грустное настроение.
Город подобен подруге; его улицы и площади полны сюрпризов. Особенно нравятся мне парочки, идущие обнявшись, время от времени тянущиеся в поцелуе друг к другу.
Париж, 19 июля 1941
Днем со Шпейделем на «блошином» рынке, в водовороте которого я бродил несколько часов, чувствуя себя, как в сказке «Аладдин и волшебная лампа». Место, где совершенно чудесным образом смешались Восток и Запад.
Впечатление сказочности усиливается тем, что сокровища металлов, камней, картин, тканей, древностей расположились средь уличной толчеи. В дешевых лавках находишь подлинные чудеса, среди наваленного хлама — драгоценные вещи.
Здесь — перевалочный пункт вещей, годами, десятилетиями, веками ведших дремотное существование в семьях и домах. Они стекаются сюда из комнат, чердаков и кладовок, принося с собой чужие воспоминания. Весь рынок наполнен дыханием безымянных домашних очагов.
Париж, 8 октября 1941
Из-за переезда в Париж в моих заметках образовался пробел. Еще больше в этом повинны начавшиеся одновременно с этим события в России, вызвавшие, вероятно, не только у меня своего рода духовный шок. Кажется, война спускается с лестницы, устроенной по законам неведомой драмы. Впрочем, об этом можно только догадываться, поскольку тот, кто переживает этот процесс, ощущает его как стихию. Пучина близка, она увлекает за собой, и нигде, даже на этом старом острове, нет укрытия. Ее прибой проникает уже и в лагуны.
В полдень со Шпейделем у посла де Бринона, угол улицы Рюд и авеню Фош. Маленький дворец, в котором он нас принял, говорят, принадлежит его жене-еврейке, что не мешало ему за столом потешаться над «жидами». Я познакомился там с Саша Гитри {13} , показавшимся мне приятным, хотя живость мимики перевешивает в нем артистизм. Он обладает южным темпераментом — таким я представляю себе Дюма-отца. На мизинце сверкает огромный перстень с печаткой, на золотом поле которого вырезаны S. G. Я беседовал с ним о Мирбо, он мне рассказывал, что тот умер у него на руках, шепча на ухо: «Ne collaborez jamais!», [13] которое я внес в свое собрание слов, произнесенных перед смертью. Имелось в виду соавторство в работе над комедиями, ибо тогда эта фраза не приобрела еще сегодняшнего оттенка.
13
«Никогда не сотрудничай!» ( фр.).