Измена, сыск и хеппи-энд
Шрифт:
– Дома что? – как всегда спросила Рычкова.
Вика молчала. Ей было ясно одно: Пашки нет в живых. Или он очень плох и неизвестно где. Как такое сказать? Весь день Вике страстно хотелось позвонить в бюро несчастных случаев и узнать, не подвезли ли Пашку, но телефон-автомат для личных звонков привинчен был между пилонами, как раз там, где по словам Елены Ивановны, вделана телекамера. Значит ее будут видеть и слышать. Заикнуться при таких обстоятельствах о кошмарном бюро? Никогда! Зато когда рабочее время кончилось, Вика стрелой помчалась к выходу. Без всяких ритуальных улыбок. Уносясь прочь, она боковым зрением заметила сунувшиеся ей вслед настороженные лица и голубоватые рубашки Смоковника с Гусаровым. Пусть!
Ворвавшись в квартиру, она бросилась к телефону. В соседней комнате привычно визжали, орали и мелькали розовым и лиловым Анюткины мультики. Но присутствовал и еще один звук: ровное шуршание душа в ванной.
Пашка пел в ванной.
Он всегда пел в ванной. Слуха у него не было, слов песен он не знал и обходился обычными для себя односложными “е-е” и “пам-пам”, но пел всегда. И сейчас он пел в ванной! Он! Живой! Одновременно с осознанием этого факта Вика различила в полутьме прихожей Пашкину куртку на вешалке и Пашкину папку на тумбе. Живой! Но огромное облегчение, испытанное в первую минуту, быстро таяло и вырождалось в тупую обиду. Когда Пашка вышел из ванной, Вика снова была совершенно несчастна. И Пашка был не такой как всегда. Обычно посещение ванной делало его свежим, как роза. Теперь же, хотя щеки и раскраснелись, лицо выглядело осунувшимся и помятым. И глаза его были пусты.
– Где ты был? – спросила Вика скучным голосом, из которого самолюбиво постаралась отжать все свои муки. Пашка пошоркал полотенцем по сильной шее, выгадывая время для ответа.
– Э, – начал он. – Тут Влад… Это… короче…
Короче выходило, что Влад Вторников, чемпион Европы неизвестно какого года по буерному спорту, внезапно в ночи прибыл из Перми с предложением Пашке и его фирме совместно с ним, Вторниковым, торговать какими-то молодильными препаратами для женских задниц. Такое случалось и прежде – внезапные наезды партнеров по бизнесу.
– Но почему ты не позвонил?
– Дак ведь… тут это… Влад… ты ведь… короче…
Короче, Влад пожелал всю ночь напролет кататься по Нетску, разглядывая слабо освещенные достопримечательности и вспоминая былое. Телефоны они забыли в офисе.
Вика слушала все это без интереса. Ясно ведь, что вранье. Вранье! Пашка сегодня выглядел измученным и поникшим, как никогда. За прошедшую ночь он даже немного ссутулился. Что с ним делали? Вика не заметила следов пыток на его полуобнаженном теле, он был придавлен невидимой тяжестью. Какая-то мучительная тайна изводила его. Он уже не прежний несокрушимо-могучий красавец-атлет. И больше таким никогда не будет. Он начал стареть, блекнуть, дрябнуть. Что они с ним сделали? Кто они? И сколько, сколько нужно, чтоб они оставили его в покое? Давешние путанные денежные расчеты снова запрыгали в Викиной голове – нет, много ей достать не удастся, но есть ведь еще и Пашкины друзья, компаньоны, есть его тренер Самборучный, который теперь держит пельменную на автозаправке…
– Почему бы не сказать мне всю правду? – вдруг спросила Вика напрямик. – Разве я не сделаю все, чтобы помочь тебе?
Пашка даже присел. Банный румянец отлил от его лица куда-то к животу. Он снова изо всех сил стал тереться спасительным полотенцем и натер себе тонуса даже на улыбку – бледную тень той, что сияла когда-то с доски почета.
– Ну что ты, Вик… Ну… Да нет!.. Все вэлл…
Вика отвернулась и пошла прочь. Нет, он никогда не признается! Он все еще считает себя сильным и непобедимым, а ее – той тощенькой девочкой-куколкой, которой она была десять лет назад и которую он заваливал конфетами, цветами и меховыми зверушками. Он ведь до сих пор покупает ей шоколадки, а по пятницам привозит обязательный букет неправдоподобно упругих голландских роз. Он хочет гибнуть один. Какой дурак!
Когда беличье колесо вечерних забот наконец устало скрипнуло и остановилось, когда в доме делалось тихо, сумрачно и спокойно, Вика спросила себя словами Елены Ивановны Рычковой:
– Ты на себя в зеркало глядела?
Да, это стоило увидеть! Из зеркала над умывальником, которое обычно льстило, поскольку свет падал сзади, на Вику смотрело худенькое треугольное личико с тусклыми глазами и плаксиво съехавшим набок ртом. Вот так! Да разве он один гибнет?
Вика от зеркала отвернулась. Она стала еще некрасивее из-за досады на свое безобразие. В сердцах она ударила кулаком по стенке, но от этого ни мир, ни ее отражение в зеркале не стали лучше. Вдруг ее взгляд упал на одно из полотенец, что висели в ванной на крючках. Все полотенца были разноцветными, а это – ослепительно голубоватым. В ряду своих махровых лопоухих собратьев оно несколько напоминало Смоковника среди трепещущих сотрудников креативно-стратегического отдела. В его ломких сугробных складках таилась презрительная властная элегантность. Вика сорвала противное полотенце скрюка, швырнула на лиловые плитки пола и принялась отчаянно топтать. Она сама удивилась до чего приятным оказалось это нехитрое занятие. Всего лишь полотенце, причем с тонкой зелененькой полосочкой по краю (у
Наконец Вика бросила голубоватое полотенце в корзину с грязным бельем и рассмеялась:
– Ненормальная! Самой же стирать.
На душе ее было легко. Все плохое, досадное, непонятное, скопившееся за последние дни, было свалено в самый дальний чуланчик и крепко заперто, чтоб не мозолило глаза. Оно продолжало существовать, но сил на него не осталось. Надо просто выспаться. Успокоенная Вика даже напевала тихонько, налагая на лицо новейший недешевый крем “Филодор”, который за три недели обещал сделать что-то небывалое с тургором ее кожи.
И тогда зазвонил телефон. Анютка давно спала, спал и измученный Пашка, поэтому Вика со всех ног бросилась поднять трубку: слишком уж громко прокурлыкал телефон в тишине свою дурацкую песенку.
– Да, – сказала она строго и все пыталась сообразить, кто бы это мог позвонить так поздно. Слишком близких подруг в Нетске у нее не было: она приехала сюда из Самары, институтские приятельницы поразъехались, большинство – далече (не зря учили языки!). Оставшиеся трое да две подружки со старой работы не были настолько закадычные, чтоб перезвонить поздним вечером. Между тем в трубке раздалось дурацкое хихиканье, хихикали по крайней мере трое.
– Хи-хи, – заявил примерно тринадцатилетний глупый голос с явным леденцом за щекой.
– Ну и что? – грозно бросила Вика и собралась отчитать как следует юных телефонных хулиганок.
– А вы знаете, – продолжил голос, давясь хохотом и громко перекатывая зубами леденец, – что ваш муж вам изменяет?
Маленькие негодяйки, собравшиеся вокруг телефона, вразнобой прыснули, а та, что с леденцом, добавила:
– Причем уже давно!
Глава 3
Любит – не любит
– Выперли Натаху. Я как в воду глядела!
Елена Ивановна мрачно хлебнула кофе и на том же вдохе затянулась сигаретой. Хотя случилось давно всеми ожидаемое, креативно-стратегический отдел испытывал смущение. Дело в том, что, отбыв пять дней ссылки, неисправимая Наталья на шестой умудрилась опоздать аж на восемьдесят четыре минуты (опоздания в “Грунде фиксировались в минутах, как продолжительность голливудских блокбастеров). Она с выпученными глазами, с волосами, от бега прилипшими ко лбу и щекам, влетела под прохладные своды “Грунда” и понеслась по вестибюлю. Она так спешила, что некоторые отрезки пути даже проскакивала на одной ноге, а на столе Смоковника в эту минуту уже сиял белизной и отблескивал холодной неизбежностью приказ о ее увольнении. Секретарша вынесла приказ в отдел и положила перед Натальей. Та как раз с шумом и показной энергией одновременно раскладывала свои бумажки, переобувалась и загружала компьютер. Сослуживцы замерли и скорбно потупились за своими перегородками. Наталья, вместо того, чтобы с достоинством принять свою участь, предприняла последнюю попытку уцелеть. Она схватила приказ и, снова подскакивая на одной ноге (эту ногу она успела засунуть в элегантную лодочку, тогда как другая оставалась в уличном мокроступе с заляпанным копытообразным каблуком) кинулась в кабинет к Смоковнику. Через мгновение оттуда донесся страшный шум. Все стены и перегородки в “Грунде” были ненавязчиво проницаемы, чтоб исключить саму возможность сексуальных домогательств, поэтому отлично был слышен сначала назидательный бубнеж Смоковника, пополам со стонами Натальи, затем скрежет мебели, стук падения чего-то, и только после этого Наталья заорала страшным голосом. Заорал и подоспевший Гусаров, и еще кто-то. Тут же бесшумно и грозно, как ночной кошмар, промчалась группа охраны и минуту спустя пронесла Наталью в сторону апартаментов грундовского врача-консультанта. Несомая Наталья уже не сопротивлялась, не орала и напоминала учебный муляж школы спасателей. Ее ноги в разных туфлях безжизненно свисали с могучих рук охранников. Через какое-то время один из охранников вернулся, собрал Натальино добро в большой пакет и унес в неизвестном направлении.