Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
Её телефон в тот раз молчал очень долго. А, когда, наконец, взяли трубку, то я услышал чужой, незнакомый мне голос.
— Не звоните сюда больше никогда, слышите! — огорошил он своим криком.
— Ч-то? Где Снежана? — спросил, прерывая ругательства.
— По вашей вине она чуть не умерла! По вашей! — обвиняла какая-то женщина.
Это была её мать. У которой я чуть ли не силой выведал, что Снежана хотела напиться таблеток и умереть. Причина была очевидна! Делилась ли она с матерью планами о том, что повстречала приезжего?
Я пожалел в тот момент, что насмерть не сбил её пса. Я множество раз об этом жалел, хотя очень люблю животных! Тогда бы потребность увидеться снова не была так навязчива и неотвратима.
Я думал об этом каждый раз, держа её тело в объятиях. Любя её, в тот, самый первый. Входя до конца…
— Я преступник, убить меня мало, — констатировал я, откинувшись на спину. Номер в отеле, что нас приютил, обладал теплотой и уютом.
— Если бы все преступления были такими приятными, — прошептала Снежана, прижавшись ко мне своим телом.
В тот раз её откачали. И врач мне сказал, что Снежана беременна. Это было весной. А летом Настя подала на развод!
Настя… Я снова дышу через раз, вспоминая объятия. Её голос, запах волос. Динка сказала, что к ним приходил «взрослый дядя».
— Что значит, взрослый? — спросил я у дочки.
Она оказалась единственным человеком, который не отвернулся от меня в этот трудный период. И плевать, почему! Я дорожил каждым проведённым с ней часом.
— Ну, он такой нарядный, в рубашке, — протянула она, — У него ещё бородка смешная, в полосочку.
Я вспомнил Эльдара. Его седовласую поросль. И то, как он себя вёл в ресторане. Мудак! Думал, что я поверю в его легенды о том, что они с Настей «просто друзья»?
— Как бы там ни было, вы ей не пара, — высказал старый дурак.
— А кто же ей пара, по-вашему? — рявкнул я, — Вы?
— Человек, который станет её уважать и беречь, — произнёс конкурент.
Он уже метился! Ещё в тот раз, в баре, я понял, что он неспроста кружит рядом с ней. И теперь…
— Мышонок, — обратился я к дочери, — Слушай, а ты могла бы за этим дядей понаблюдать?
Дина нахмурилась:
— Понаблюдать?
— Нуу, — я бросил расплывчато, — Послушать, что он говорит твоей маме.
Дочка хмыкнула:
— А зачем?
— Ну, — повторил я, — Вдруг он обижает её?
— Нет, — ответила Дина, — Дядя Эльдар хороший! Он нам яблок принёс.
Я сжал кулаки и медленно выдохнул. В этот момент позабыв обо всём.
— Значит, всё-таки, дядя Эльдар?
— Ага, — беззаботно ответила дочка, — Но ты не волнуйся! Я никогда не стану звать папой никого, кроме тебя.
Я откинулся на спинку дивана, уставил взгляд в потолок. Нащупал им выемку. След от бутылочной пробки. На новый год как-то раз открывали шампанское… С тех пор Настя гнала меня вместе с бутылкой во двор.
Я вспоминаю объятия. Снова и снова! И голос, простой и знакомый:
— Возьми, — как будто не жалко.
Но я не смогу, не посмею…
«А у тебя разве есть выбор?», — забавляется разум. Да, верно! Выбора нет. Но я что-то придумаю! Зачем я сказал ей, ума не приложу? Неужели хотел вызвать жалость. Вот, мол, смотри, я наказан. Наказан! Так может, хоть ты наконец-то простишь?
Динка вбежала на запах. И встала в дверях, наблюдая объятия. Настя отпрянула тут же! Смутилась. Я отвернулся к окну, вытирая лицо. Не хватало предстать перед дочерью в плачущем виде.
— А что это вы тут делаете? — спросила она и залезла с ногами на стул.
— А… чай пьём, — возвращая себе легкомыслие, бросила Настя.
— Без меня? — возмутилась Диана.
Настя вздохнула:
— Куда же без тебя?
Я до сих пор ощущаю на губах лёгкий привкус парфюма. От неё пахло жаром и свежестью одновременно. Выпечкой, домом, теплом…
Терпение на исходе, и я беззвучно стонаю, вжимаясь затылком в сиденье машины. Я до последнего думал: «развод — это блажь». Что Настя не сможет вот так отказаться от жизни, от нашей семьи.
Эта измена была просто поводом! Не будь её, повод нашёлся бы всё равно? Никогда не забуду, с каким наслаждением она сунула мне эту чёртову папку. Как будто хотела развода. Ждала, когда сможет расстаться со мной.
Мне до сих пор кажется, что я убью любого, кто посмеет приблизиться к ней. Но зачем? Ведь она не моя! Но в ладонях свербит, и мне с трудом удаётся взять себя в руки.
Телефон загорается снова. Снова звонок от отца. Он никогда не звонит по два раза. Я с беспокойством беру.
— Да! — бросаю обрывисто.
— Илья, — произносит отец, — Я обо всём договорился! Но это не ради тебя. Ради внука.
До меня не сразу доходит, что он имеет ввиду:
— О чём договорился?
— Об операции, — сурово бросает родитель, — Если первая пройдёт успешно, то вторую сделают здесь же.
— Но… разве в Грузии есть клиники…? — пытаюсь противиться.
— Причём здесь Грузия? Я про Израиль! — заявляет отец, — Связи мои выходят далеко за пределы родной страны. Хотя, и здесь есть доктора наивысшей квалификации!
Я соглашаюсь:
— Конечно.
— Один из таких, — продолжает отец, — Уехал отсюда в Израиль. Но я не сержусь на него. Мне ли сердиться? Чьи сыновья разлетелись по чужим странам?
Он замолкает, а затем говорит:
— Но это не меняет моего отношения к тому, что ты натворил.
Я жмурюсь от яркого света. От того, каким ярким становится свет!
И, возможно, впервые за всю свою жизнь, отвечаю ему:
— Я люблю тебя, папа.
О стекло бьются белые хлопья. Зима! Первая, порознь. Смотрю на свой дом на другом конце улицы. Украшенный яркой гирляндой. Раньше я вешал её вместе с сыном. А теперь? Кто помогает ему это сделать?