Измена. Не могу простить
Шрифт:
Я не помню, какой мы были семьёй, когда с нами жил отец. Но, может, поэтому он мать и бросил, что она не умела? Не хотела? Я только точно знаю: она не употребляла тогда совершенно. Что-то такое светлое осталось в душе, что пахло свежим хлебом, смехом, чистыми простынями и сытым урчанием холодильника. Кажется, мы любили собираться на кухне. И, кажется, мать неплохо готовила…
Куда всё это исчезло? И как за короткий срок она превратилась в совершенно другую женщину?
Появление в доме тогда ещё не отчима я тоже помнила. Чужой запах. Огромная
Он, наверное, был по-своему красив. Какой-то дикой первобытной красотой. Эдакий самец, бык-производитель, чемпион. Правда, арены ему не хватило, а поэтому он оказался в роли непризнанного гения где-то на задворках жизни.
Чуть моложе матери, он был не совсем пропащим как бы, и не понятно, что их связало. Возможно, всё та же пагубная привычка: отчим не дурак был выпить, но не до беспамятства, не до потери пульса. И мать с ним стала другой.
Наверное, тогда это меня порадовало: она очухалась. Пришла в себя. Стала хоть как-то заниматься домом, сменила работу. Но всё остальное всё равно не радовало. Они нередко вместе закладывали за воротник, потом шумно скандалили, не менее шумно мирились, уже в спальне.
Не для детских ушей. Не для детских глаз. Но я особо никого не заботила. Как приблудная собачонка, что вечно сидит в углу и терпеливо ждёт подачки. Минимум заботы, минимум внимания. Но я и тому была рада.
Чуть лучше одежда. Чуть лучше успехи в школе. Чуть меньше беспризорности. Теперь я по вечерам сидела дома — так решил он. Антон.
Я не звала его никак. Ни дядя, ни, тем более, папа. Я старалась не попадаться ему на глаза. Что-то, наверное, уже тогда пугало меня в нём.
Где-то через год после того, как он поселился у нас, Антон заявил.
— Переезжаем! — и стукнул кулаком по столу.
Оказывается, где-то там, он получил «наследство» — жильё, доставшееся ему от бабки, что преставилась с месяц назад.
— Продаём эту халупу и — к новой жизни! — иногда его пёрло, и тогда он выдавал пафосные фразы, которые шли ему, как приталенный пиджак. Как раз в его духе и стиле.
Я тогда ещё не знала, что закончился мой период ДО. Но это ПОСЛЕ ещё меня пугало. Пахло неизвестностью, разило страхом.
Здесь, в городе детства, всё знакомо. Пусть плохое, но своё. Эти стены, школа неподалёку, какие-никакие друзья. С натяжкой так можно было назвать двух-трёх человек, с которыми я всё же общалась.
А то, что ждало меня за поворотом, — непонятно, и от этого становилось трудно дышать.
Мы уезжали в неизвестность. Бодро лыбился Антон. Нервничала мать, а я… старалась не мешаться под ногами. Сидела тихо, как мышь, пялилась в окно поезда.
Я помню, как звенела в голове пустота, перекатывалась шариками. Кажется, я даже не плакала. А, может, чуть-чуть. Совсем немного. Тихо, чтобы никто не видел и не знал.
Был знойный августовский день, когда мы сошли с поезда. Перрон полон людей. Какие-то бабки продавали пирожки, что пахли вкусно жареным тестом и капустой. Кажется, Антон купил их и угощал.
До доставшейся в наследство квартиры мы ехали на такси — неимоверный шик, о котором я и мечтать не смела. За окнами проносился город — зелёный, но словно припыленный и уставший от жары.
Дом, к которому мы приехали, был старым. Не исторический памятник, но уже бывалый ветеран из прошлого столетия, знававший когда-то и лучшие времена. Мне показался он тогда каким-то заброшенно-неухоженным.
— Прошу! — почти галантно распахнул отчим двери, обитые древним дерматином.
Он тогда буквально раздувался от гордости. Было бы из-за чего.
Из квартиры разило пылью и старостью, какой-то безнадегой и лекарствами.
Помнится, я тогда даже попятилась, но взрослым, наверное, было всё равно. Антон кичился, мать устала.
— Эх, заживём! — гоготнул он весело и всей тушей рухнул на металлическую кровать с бубенчиками.
Сетка жалобно вздохнула и не выдержала его напора — провалилась. Антон матерился и гоготал, как сумасшедший.
— Ну, бабка! Подосрала даже после смерти!
Ему было весело. Ему всё нравилось, а я… не знала, куда себя приткнуть.
Всё чужое. Всё не по душе. Но кому нужна была душа одиннадцатилетней девочки?
Взрослые взращивали грандиозные планы на жизнь, в которую я, как всегда, не очень вписывалась. Стены сменили и надеялись на лучшее. А лучшее так и не пришло.
Глава 5
Осенью я пошла в школу. Неподалёку от дома. Мать отнесла туда документы, оформила и забыла. Даже на первый звонок я шла одна, хоть она ничем таким и не занята была. Но у неё всегда были дела поважнее.
Антон уверял, что всё тут пойдёт, как по маслу. Искал работу, мать тоже. Но по сути, ничего не изменилось. У них теперь были деньги от продажи нашей с матерью квартиры. Правда, вместо того, чтобы делать ремонт и как-то обустраивать быт, они частично выкинули на помойку бабкину мебель, пристроили меня в кухне на горбатом диванчике, купили огромную кровать вместо той, с бубенцами и провалившейся сеткой и зажили привычной жизнью — отмечали переезд.
Пили с шиком, в большой комнате. Не стеснялись включать свет на кухне, когда прибегали за остатками еды из холодильника. Антон вещал, как на трибуне, всё расписывал, как заживём да как начнётся новая эра, где он будет король, а мать — королевой.
А пока… Я тащила ноги на Первый звонок. Мать купила мне новые вещи, которые выглядели, как залежалый где-то товар, сидели плохо, не по размеру (на вырост куплено! — с гордостью раз десять повторила мать). Без букета (пустая трата денег — это уже Антон).
Аньку привезли на машине. Не только её. У них машина такая… большая и вместительная, для большой семьи. Я загляделась, когда они вывалили всей толпой наружу. Аня, старшие братья, отец с матерью. Семья, которой у меня, считай, и не было.