Измена. Развод. Смерть

Казанцева Елена Анатольевна

— Твой говнюк сделал три ЭКО, все разные женщины. Я смотрю на это, и у меня двоится в глазах: Наташа, дамочка с двумя детьми, ещё три женщины с ЭКО, господи, да где ограничитель у моего бывшего мужа. Такое ощущение, что паровоз сошёл с рельсов, он пошёл в разнос.

— И не одна беременность не была доношена, — делает заключение Вера. — У всех женщин на ранних сроках от пятой до восьмой недели произошёл самопроизвольный аборт. И так как это были ЭКО, то провели анализ абортивного материала. Во всех трех случаях выявлен ы хромосомные дефекты

плода, я не буду загружать тебя ненужной информацией, но тут явная тенденция. У твоего Стасика просто не может быть детей, природа выбраковывает плохой материал.

Я смотрю на Веру и ничего не могу понять.

— Тогда зачем он это делал?

— Он не делал скрининг. Нигде не озвучивал, что у него в предыдущих случаях были неудачи с зачатием. И самое ужасное, что он проходил лечение у уролога и провел подготовку перед зачатием.

— Какой ужас, если бы я об этом узнала, то сразу бы подала на развод. Зачем от меня это скрывать? А та девушка, которая была вчера?

— Она нас обманула, у нее случился самопроизвольный аборт еще два месяца назад. Как и у Мариночки, та скинула свою беременность четыре месяца назад. Но зачем-то ходила и изображала из себя беременную.

— Господи, мы со Стасом погрязли во лжи!

— Не ты, а он, он всю эту ложь нагромоздил.

— Я хочу напиться и забыться, — пробормотала я.

— Хорошо, давай вечерком хряпнем по рюмашке, а сейчас я в МедАкадемию, меня там мой профессор ждет.

И Вера исчезает. А мне становится так муторно на душе, что я говорю Насте, чтобы она перевела все звонки на Эдуарда, и ухожу.

Сажусь за руль своей красненькой машинки и еду, куда глядят глаза. Сама не пойму, как оказалась возле бара. Я из тех женщин, которые никогда не ходят по злачным местам, но та грязь, в которую макнул меня муж, что-то надломила во мне. И я вхожу в полутьму бара.

Здесь нет окон, стены задрапированы темной тканью, низ их отделан панелями под дерево. Несколько столов, вдоль самой длинной стены стойка с множеством барных стульев. Позади на стеклянной стене куча разноцветных бутылок. Бармен молод, хорош собой, в полутьме бара мелькает его белая рубашка. Он движется с грацией хищника, ловко жонглируя бутылками и бокалами. Посетителей не много. Несколько мужиков сидят за столами, грея в руках стаканы с разноцветными напитками. В основном пьют коньяк и виски, лишь перед одним посетителем стоит бутылка водки.

Я сажусь на высокий барный стул и заказываю бокал вина. Водку не пью, коньяк не люблю, виски не понимаю.

Поэтому просто потягиваю вино.

Боль не отпускает, чем больше думаю, тем больнее становится.

Стас не любил меня последние десять лет, не чувствовала я его заботы и любви. Но и не отпускал. У меня были десять лет на то, чтобы изменить свою жизнь, но он не дал мне это сделать. Запер меня, как злой дракон, в золотой клетке, навешал мне лапши на уши, оторвал от друзей. Кроме Веры и Наты у меня никого не осталось.

А ведь были времена, когда

мы ездили в походы, вокруг было много друзей, было весело. И что? Теперь мы ходим в гости только к нужным людям, посещаем только нужные мероприятия, в наш круг должны входить только нужные люди. Когда он превратился в сноба!

Вино приятно ласкает небо, но быстро заканчивается. Прошу бармена лить еще.

— Какая красивая девушка и без охраны, — возле меня материализуется слащавый хлыщ лет тридцати или тридцати двух. Зализанные назад волосы, маникюр, на руке блестит золотой Ролекс, верхние пуговицы рубашки расстегнуты, давая возможность полюбоваться золотым крестом на загорелой коже.

— Я похожа на женщину, которой нужен альфонс? — резко спрашиваю мужчину.

— Фу, зачем так грубо. Я просто хотел поговорить с красивой женщиной, заказать еще вина? — с интересом смотрит мне в глаза. Ой, не в глаза, где-то в область груди, видимо, на взгляд хочет определить размер моих буферов. Так и хочется послать его подальше.

Но он выхватывает бокал у бармена и подает его мне, как будто подает хрустальную вазу. Смешно, мне плевать на его потуги. Вот только после третьего бокальчика становится весело. Что-то винцо мне в голову стукнуло. Сразу стало весело, лампочки над баром заиграли веселыми огоньками.

И тут в моей сумочке раздается звонок. Перетряхиваю ее, никак не могу найти телефон. Мой случайный знакомый тянется мне помочь, но я его отталкиваю, а сама заваливаюсь набок, чуть не слетев со стула.

Звонок прекращается как раз тогда, когда я нахожу телефон. На дисплее светится уведомление, что до меня не дозвонился абонемент «Богдан».

— Кто это Богдан? — спрашивает мой новый знакомый, заглядывая мне через плечо.

— Тебе какое дело? — отталкиваю его я.

— Пошли ко мне, я живу рядом, — дышит мне в ухо мужчина.

— Ты мне не нравишься, — толкаю его.

— А ты мне очень нравишься, — тянет меня за руку он.

— Мы с тобой не знакомы, — сильнее отталкиваю его я.

— Зачем нам имена? Это будет лучшая ночь в твоей жизни, — бормочет он мне на ухо.

— Пошёл вон, — вдруг начинаю орать я, чувствуя, что чужие руки лезут мне под юбку.

— Руки убрал! — звучит приказ, я поднимаю глаза и вижу Богдана, что стоит рядом со мной.

— А то что? — мужик встает и делает грозную моську, и прямо в моську получает так, что пролетает почти всю длину стойки, сгребая в кучу стулья.

А дальше я не помню. Вроде за меня расплатился Богдан, собрал мою сумку и погрузил меня плечо.

Вроде как я сидела у него в машине и плакала, жаловалась на бездарно прожитую жизнь, на то, что не удалось родить детей, на Стаса, который прыгал по койкам. Я так рыдала, что Богдан поставил передо мной целую коробку одноразовых салфеток.

А потом наступила темнота.

Проснулась я утром. Потянулась и ойкнула.

Я была не у себя дома. Черт! Вспомнить бы, что вчера со мной случилось?