Измена. Влажные обстоятельства

– Вернулся барин? – радостно спросила я, подходя с доченькой на руках к красивым дверям.
– Долго же его не было! Говорят, ездил разрешение на брак испросить! Так дали его или нет?

– Ой, вернулся, Настасьюшка… - послышался жалостный голос бабки – дворовой. Она как встала в дверях, так и не пускала. А взгляд у нее был такой, что прямо душу вон. – Не ходила бы ты, обождала… Вон, дите, небось, голодное! Потетешкай, покорми…

– Да что ты мне своим водяным! К барину пустишь? – спросила я.

Бабка стала меня заворачивать. А я бы и рада уйти! Видеть –то я глазами видела, а ничего поделать не могла. Словно мне все это показывали!

А из комнаты смех доносился. Женский.

Впервые мне снился такой странный сон. Я даже понять не могла, в чем дело! И я – не я, и слова не мои! Но было ужас как интересно!

– Пусти! – упрямо потребовала я, а бабка запричитала, что пускать не велено. И снова смех из комнаты донесся. Игривый такой.

– Ой, не знать бы тебе, а! Меньше знаешь, крепче спишь, Настасьюшка! Шла бы ты! Да опосля придешь!
– жалостливо произнесла бабка, пока я смотрела на золотые дверные вензеля. – Он же барин! А бары все такие!

– Он что? Невесту привез?! – опешила я. Вспомнилось мне, как за руки хватал, как жениться обещал. Прямо видела, как перед глазами все промелькнуло. Только лица не помню. И тут же все потемнело от слез.

– Отойди! – прошипела я, покрепче прижимая к себе дочь.

Вот это сон!

– Не велено пускать никого!
– послышался шепот бабки. Она округлила выцветшие глаза и расставила руки. – Сама знаешь. Про барина нашего, молодого, много чего сказывают! И про силушку его… Боюся я его! Вот поэтому иди, Настасьюшка… Потом придешь!

– Ах! – донесся женский голос за дверью, а я отодвинула плечом бабку.

– Ой, не доводи до греха! Колдун он! Как бы ты себе хуже не сделала! О Миленке подумай!
– запричитала бабка. А на руках у меня дите заерзало. – Пускать не велено! А вот показать могу! Только смотри, Настасья! Не дури!

Она легонько толкнула двери, а я увидала, как на пол летит рубаха. Сердце поджалось, а меня затрясло. Следом увидала голую спину мужчины промеж белых, женских ног. И кудри буйные, по плечам рассыпались. От покачивания вмиг на одну сторону сбились!

Зажав рукой рот, чтобы не вскрикнуть, я стояла и смотрела на разложенную девку, которая пищала: «Ах, барин! Что ж вы творите! А что на деревне потом скажут! Ох! Срам –то какой!».

– Ну, милка, - попыталась оттащить меня от дверной щели бабка. – Поглядела, и хватит! А теперича иди да упокойся! Водицей умойся, а позовут, так явишься! Слыхала я, что новость хорошую для тебя привез!

– Это что ж получается… - прошептала я беззвучно.

– Ты главное – сейчас не реви! Себя под монастырь подведешь, и меня заодно! – слышался испуганный шепот бабки. – А он как осерчает – сама знаешь, какой лютый!

– Ой! Барин! Смотрють на нас! – внезапно закричала растрепанная румяная девка, а сама потянула на себя сарафан, прикрывая большую грудь. – В щель заглядывають!

– Где? – мельком обернулся мужик. А я даже разглядеть его толком не успела, как дверь закрылась.

– А то сквозняк дверь открыл! – послышался громкий голос бабки. А она толкнула меня сухонькой рукой и зашептала. – Уходи, глупая… Че встала!

– Ой, да приоткрылось чутка! Никто не смотрит! – фальшиво произнесла бабка, прогоняя меня.

А меня и прогонять не надо было. Ноги сами несли меня коридорами.

Я помню, как выбежала в слезах на ступени усадьбы. Черная карета, покрытая грязью, стояла на заросшей колее.

– Добрый день, Настасьюшка! – послышался басовитый фальшиво - приветливый голос справа. – Как здоровьице? Слыхала? Акулину водяной утащил! Горе-то какое!

– Гляди-ка, наша полубарыня с дитем кудой-то побежала! – послышались недоуменные бабьи голоса слева.

Но я даже не посмотрела, кто это говорит. Ноги сами несли меня куда-то прочь. А сердце поджималось.

– А водяной – то красавец – раскрасавец! Я его два разы в жизни видала! – слышался девичий голос. – Плечи широченные, глаза, как озера! А богат, что царь! Много чаво у него там под водой есть! Только жадный он!

Голоса удалялись, а все вокруг обсуждали какую-то Акулину.

– Ничего, - шептала я, прижимая к груди дите. – У-у-у! Предатель окаянный! Змеины зенки его да выклевать! Да разве можно так? С сердцем любящим! Да разве можно так! А я же для него, от отца родного отказалась, сердце из грудей вынула, и ему принесла! А он растоптал его!

Вокруг меня шумел лес, а я брела куда-то по дороге, рыдая навзрыд и прижимая к груди ребенка. Интересно, что там за мужик такой, по которому я так убиваюсь?! Не родился такой красавец, чтобы я прямо вот так вот шла и ревела, как дура. Эта мысль прошила меня сквозь сон.

– Ничего, - шептала я, целуя в макушку доченьку. – Выживем! Не беда! Я роботящая! Не пропадем! Как же так вышло –то, что из огня да в полымя попала?

На горизонте, вдалеке среди дремучих и густых елей виднелась старая мельница. Ее лопасти еле крутились.

– Видать, черти батюшкины все еще крутят ее! – прошептала я, не сводя взгляда с мельницы. – Или ветер! Ох, не знаю! Слаба я в колдовской науке. Батюшка ничему не учил.

– Как мельницу нашу починим, так и заживем с тобой! – прошептала я, идя по шаткому скелетику – мостика.

Внезапно все вокруг потемнело, словно перед бурей. Мостик вдруг качаться начал. Хоть и ветра не было. Я сжалась, как вдруг в воде очутилась, а меня руки вниз потянули!

– Ой! – подскочила я, задыхаясь и вылезая из - под одеяла. Сердце до сих пор колотилось. А вместо ребенка я прижимала к себе подушку. Время сколько? Час ночи? Ой… Приснится же такое!