Измена
Шрифт:
Джек посмотрел ей вслед. То, что он сказал, было правдой, и они оба знали это.
X
Еще глоток — и он, быть может, добьется своего. Таул потянулся к меху. Эль — чистое золото и стоит, должно быть, дорого. Но это не важно. Главное — забыться.
Но сколько бы он ни пил, как бы неистово ни дрался, что бы ни делал — забыться ему не дано. Анна и Сара, малыш, а после Бевлин — все они доверились ему, а он их предал. Он потерпел крах как мужчина, как брат и как рыцарь. Все, что
Таул не мог сказать, сколько дней, недель или месяцев прошло со смерти Бевлина. Все слилось в одно мутное пятно, где разными были лишь лица мужчин, с которыми он дрался, да сорта эля.
Но и эль действовал на него все слабее. Три меха он выпил за вечер, но рука у него твердая, точно дуб, шаги ровные, как у городского стражника, а ум ясен и остер, как битое стекло.
Собственное тело предавало его. Оно насмехалось над ним, дразня его своей мощью, твердостью мускулов, гладкостью кожи и туго натянутыми жилами. Это неправильно. Он теперь получеловек, и тело его должно быть таким же.
Два образа въелись в его мозг не хуже, чем кольца в его плоть. На что бы он ни смотрел, перед глазами у него вставали то выжженный кусок земли, где был когда-то их дом, то окровавленное тело. Никакая драка и никакой эль не могли отогнать этих видений. В Вальдисе говорили: «Человек расплачивается за свои грехи в будущей жизни, а рыцарь — и в настоящей, и в будущей». Раньше Таул этого не понимал, а теперь понял.
— Пошли, Таул. Мы опоздаем, если ты не поторопишься. — Корселла схватила его за руку и вытащила на улицу. Она ошибалась, думая, что он пьян. Хотел бы он напиться пьяным.
— Пусть уж он допьет этот мех, милочка, — сказала госпожа Тугосумка. Эта женщина что-то замышляла. Она забрала у него нож, а теперь подстрекала его пить.
Они вошли в тень дворца и направились в центр большой, мощенной плитами площади. Там журчали три украшенных позолотой фонтана и стоял темноволосый, крепкого сложения человек. Он выступил вперед и поклонился:
— Добрый вам вечер, дамы. Здорово, приятель.
— Я тебе не приятель, — резко сказал Таул, перекрывая хихиканье женщин.
— Тогда позволь представиться. Я Блейз, герцогский боец. — И он умолк, полагая, что этим все сказано.
Таул повернулся к Тугосумке:
— Вот, значит, что ты задумала. Мало ты на мне нажилась?
— Дорогой мой Таул, я забочусь только о твоих интересах. — Рука Тугосумки взмыла и опустилась на грудь, словно раненый мотылек.
Блейз выгнул свою черную бровь:
— Я понимаю твое нежелание, Таул. Кому хочется потерпеть поражение?
Тугосумка и ее дочка согласно вздохнули.
— Хочешь раздразнить меня, да? — сказал Таул. — Дешевый это трюк со стороны человека, носящего столь дорогие одежды.
Блейз, и не думая оскорбляться, взглянул на рукав своего расшитого камзола.
— Я ношу их благодаря своим победам. Ты можешь
— Что, славу подновить требуется? Нужна победа над достойным противником? Тут я тебе не помощник. Не намерен прокладывать кому-то дорогу к славе. — Таул повернулся и зашагал прочь.
— Это меня нисколько не удивляет, друг мой. Разве может привести к славе тот, кто покрыл себя бесславием?
— Что ты хочешь этим сказать? — резко обернулся Таул.
— Я слышал, будто ты — вальдисский рыцарь и бои в ямах не самый худший твой грех.
Миг — и Таул вцепился Блейзу в горло. Он знал, что тот только этого и добивается, но ему уже было все равно. Его душевная рана была слишком свежа, чтобы сыпать на нее соль. Пальцы Таула впились в намасленную душистую кожу. Мускулы под ней были как сталь. Женщины раскудахтались, как напуганные курицы. Таул нашел два уязвимых места под самой челюстью — и получил тычок ножом в бок.
— Пусти меня, — прохрипел боец, подкрепив свои слова новым, более чувствительным тычком.
Краем глаза Таул увидел, что к ним приближаются два стражника с копьями наготове — их, должно быть, привлекли женские вопли. Таул отпустил Блейза, ненавидя себя за трусость.
Даже теперь, когда ему незачем жить, что-то побуждает его спасать себя. Чего ради?
Блейз махнул рукой, прогоняя стражников.
— Ты выбрал неподходящее время и место, — сказал он Таулу. — Ровно через неделю я буду ждать тебя в яме к югу от дворца. Там мы сможем закончить то, что начали. — Он картинно отер кровь с ножа. — Если, конечно, тебе дорога твоя честь.
— Мало чести в том, чтобы тыкать ножом в безоружного. — Таул внезапно устал. — Я приду. Но не обессудь, если наши силы окажутся равными.
— Честный бой — вот все, о чем я прошу.
Таулу хотелось одного: уйти. И выпить чего-нибудь. Уже настала ночь. Тихая и безоблачная. Только бы найти место, где можно забыться. Женщины больше не способны отвлечь его — оставалось только пить и драться. Что ж, он будет делать, что может, и, Борк даст, следующий бой окажется для него последним.
Мейбор выплюнул мясо, жесткое и невкусное, — павлин, что ли? Он терпеть не мог эти выверты. Где оленина, свинина, говядина? Около герцога, конечно. Он-то не станет есть эту приторную, черт знает чем напичканную птицу. Герцог любит настоящее мясо, с кровью.
Мейбор обвел взглядом огромный пиршественный стол, уставленный свечами, блюдами, кубками и заваленный костями. Вокруг него восседала самая отборная бренская знать. Все мужчины одеты в тусклые тона и коротко острижены. Ни единой бороды, ни единого яркого пятна. Берут пример с герцога, поклонника военной простоты. Он даже на пиру не расстается с мечом — и какое же это великолепное оружие! Мейбор подумал, что и ему следовало бы опоясаться мечом — он притягивает взоры вернее, чем самый искусно расшитый шелк.