Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
Долго рассматривая синяки чуть ли не со слезами, Он вдруг поймал себя на странном повороте мыслей, в корне отличных от недавних. Что ни говори, а во всём происходящем было нечто, всколыхнувшее его самое сокровенное, самое потаённое и, как ему казалось уже, бесповоротно потерянное, это хоть на час вернуть себе облик и подвижность примерно десятилетней давности. Тогда девушки не шарахались от него будто от чудища, а Он мог быть галантным с ними. Пот не разъедал рубашки, и сам Он чувствовал в себе неуёмную энергию и терпимость к окружающим.
Да, сейчас он мог сравнивать. Пусть всё это пришло через невыносимые мучения и не по его воле, но последние дни Он потерял в весе, ноги его окрепли и могли двигаться резвее и дольше, чем прежде, а руки обрели некоторую цепкость.
От жалости к себе, путаных мыслей о выздоровлении и разогретости после горячей ванны не удержался и напился…
Проснулся рано и в темноте долго соображал, где Он находится. Там или здесь.
Тело, пока не шевелился и не чувствовал тупую болезненную его тяжесть, представлялось чужим и невесомым. Перед лицом двигались какие-то тени. Только непонятно где: или в глазах рябило, или они проецировались на невидимой в темноте стене комнаты. Или просто привиделись?
Он таращил глаза, а, может быть, и не раскрывал их. Как иногда бывает: сон и явь сплелись в невероятный клубок чувств, мыслей и видений.
С трудом перевернулся на спину. Как будто где-то разговаривали. Соседи так громко среди ночи разговорились, что ли? Или Он всё-таки среди тулы Кути? Или толстяки и по ночам едят?
Так – там Он или здесь?
Голова была необыкновенно светлая, отдохнувшая. Вспомнилось:
Нелегко, когда мысли нахлынут,
и над чуткой ночной тишиной
небосводом к земле запрокинут
одиночества лик ледяной.
Что же с ним всё-таки происходит? Если сошёл с ума, то выглядело бы это по-другому… Но ведь с ума ему ещё не приходилось сходить, так что придуманный довод показался неубедительным. Тогда – галлюцинации?.. Ничего себе! С синяками, ранами, изнеможением… Кто-то напустил на него порчу?.. Чушь собачья, так можно дойти до веры в Бога или в наличие колдунов – этих шарлатанов, что развелись сейчас в непомерном количестве, а Он ни во что не верил.
Здесь о себе Он знает всё. Имя, родословную. Куцую, правда, но свою. Биографию лет с пяти… Что Он знает о себе там? Практически ничего. Кто, откуда, как попал в воинство Пали Шестого?.. Откуда о Пале этом Шестом по списку знает? Совсем неясно. Такое впечатление, что Паля лично знаком ему изначально, и когда Кутя упомянул о нём, Он даже обрадовался, что попал именно к нему. А обжоры? Вообще, тёмное пятно.
Дела-а-а, одно слово. Расскажи кому, засмеют или подумают невесть что.
Вот Кутя походя назвал его там как захотел. Детским или издевательским именем – Пуклик… Ну, Кутя – тоже не подарочек. Так собак называют… Обжа? Это, пожалуй, на имя, с натяжкой, конечно, но похоже… А его собственное настоящее имя там? Не Пуклик же… А тут ещё женские имена древнегреческие на манер мужских: Елен, Андромед… Капустник студенческий какой-то…
Попробовать, при случае, кое-что узнать у Кути или Андромеда? Да и с другими обращёнными поговорить.
Он подумал и тяжело вздохнул, представив, как вновь объявится там, и надо будет опять бежать или взбираться на скалу. Представил себе это, и всё – и руки, и ноги, и грудь, и живот – заболели у него, заныли…
И если бы не заставляли есть!
Много там наговоришь, расспросишь. Набегавшись или нажравшись…
Встал поздно. Выспался, отдохнул. Энергично, чего с ним давненько (позабыл даже когда) не бывало, сделал несколько взмахов руками. Как подбитая птица при попытке взлететь. Разминался и ощущал сладко-болезненные ответы всех мышц на гимнастические пассы. Изнемог. Умылся, чисто выбрился, позавтракал и… оказался в пустоте. Он совершенно не знал, что же ему делать дальше? Подумать только! Курить не хотелось. Поваляться в кровати никакого желания. Даже выпить – на дух не надо!
Самому себе не верилось, но с ним случилось именно так.
А хотелось как никогда движений, каких-то необычных дел.
Подошёл и постоял у телефона, покрытого пылью, – не позвонить ли ей?.. Интересно, узнает Она его по голосу?
К трубке не притронулся, поводил единственно пальцем вокруг номеронабирателя, оставляя след в толстом слое пыли.
Можно было бы пойти на улицу и погулять. Так поступают многие нормальные люди, когда у них появляется досуг. Да за окном стояла такая отвратительная погода затянувшейся до зимы осени, что выходить под дождь и ветер даже думать было зябко.
Без особой страсти полистал книги, заскучал. И стихи не привлекали. Любимые и читаемые им в любом состоянии духа и тела.
Сквозь морозные ресницы
утро смотрит на синицу.
На синицу, на берёзу,
драгоценную с мороза.
Хорошо бы мороз… И синица. В руках…
Часа два Он ходил по комнате с глухим раздражением. Комната давно была неубераемой и захламлённой. Гости к нему не ходили, а самому и так хорошо.
Вот сейчас бы я полез за Кутей хоть к чёрту в пасть, – подумал Он решительно, остановился у окна и в десятый раз поглядел на безрадостную картину за стеклом. – Почему сейчас я здесь, а не там? Но если хорошо захотеть? Довести себя до нужной, так сказать, кондиции?
Но как? Как?!
Почти с ненавистью осмотрел комнату. В ней Он провёл столько пятилеток. С болезненным удовольствием пнул валявшийся у входной двери шарф, брошенный им вчера вечером.
– Сегодня, новенький, от нас не уйдёшь! – трубно ревел Андромед, подоткнув обвисшие жирными складками бока огромными ручищами.
На его сверх меры упитанном лице светилась радостная улыбка доброго отца семейства.
Елен сориентировался сразу. И, правда, не убежать. Он стоял в тесном круге толстяков. Пузо к пузу. Тороид необыкновенный – многоножка. А в центре Он, в дырке от бублика.
– Я и не собираюсь убегать… – Пошёл Он на хитрость и чуть позже вдохновенно добавил: – Пузо к пузу!.. Одними животами посталкиваем, пусть только полезут!
– Га-а! – Андромед от неожиданности тяжело покрутился на месте. – Ай да, Елен! Понял?.. Понял!.. Ну, иди, посмотри на них. Будешь знать, ещё больше укрепишься.
Предводитель толстяков важно подвёл его к краю площадки, ограждённой с этой стороны каменным парапетом.
– Не бойсь! – поощряли толстяки. Они тоже сгрудились у ограждения и, насколько им позволяли животы, перегнулись через него, рассматривая что-то внизу.