Изнанка мира
Шрифт:
Внезапно по стальной тверди рельса пошла легкая дрожь. Боец взглянул на товарищей. Те ничего не чувствовали, прикрывали глаза руками и смеялись.
— А ну, тихо… Свет врубите!
Солдат обернулся и поднялся на ноги, прислушиваясь к невнятному шуму. Со стороны Красносельской двигалась небольшая ржавая телега. Такими пользовались ночные уборщики путей Московского метрополитена еще в мирное время. Сверху на металлической раме громоздился длинный черный ящик. Его легко можно было бы принять за гроб, но на одной стороне белой краской было аккуратно выведено: «За Родину! За товарища Москвина!». Часовые вмиг посерьезнели и успокоились.
— Ну,
— Так ведь… — старшина хотел было возразить, что без пропуска вывозить грузы со станции запрещено, однако не решился спорить с бородатым коммунистом, который, как уже все знали, не отличался особым терпением и был правой рукой нового руководства. Поэтому, махнув на правила, он дал команду убрать с рельсов мешки с песком.
— Что, Дракулу тащите?! — пошутил дозорный, когда «гроб» проплывал мимо.
— Почти… — голос Лома нервно дрожал. — Подарок везем… На Ганзу… Вот сейчас доставим, и сразу назад… Да, усильте бдительность: проверка к вам собирается, мы ее чуток обогнали…
— О, спасибочки за предупреждение, товарищ! — улыбнулся старшина.
Благополучно миновав станционный блокпост, тележка скрылась в темноте за поворотом. Прожектор погасили, укрепления вернули на место и стали срочно наводить глянец. Командир поста даже расчехлил тяжелый станковый пулемет на дрезине. Однако начпартии все не было видно…
— Стоп! — проговорил командир диверсионной группы, когда последний отблеск заставы пропал из виду. — Что ж, надо признать, все прошло «на отлично». Давай-ка со схемой сверимся… та-ак, четырехсотый метр мы прошли, теперь нам надо еще чуток проехать… и вот сюда, в этот тупичок заехать… — бормотал он себе под нос, тыча пальцем в бумагу, которую достал из кармана брюк. — И в этой подсобочке отсидеться… но это уж мы сами сделаем, а тебе, спасибо за помощь!
— А где Лыков? — мертвым голосом спросил Лом.
— Анатоль Тимофеича тут нет. Но мы сами доставим Сомова, не волнуйся, — ганзеец иронично посмотрел на бородача и подмигнул. — А тебе, извини, путь к нам закрыт.
— То есть как? — Лом оттолкнул одного из солдат и подошел вплотную к наглецу.
Бойцы направили стволы в лицо коммунисту.
— Я хотел сказать… — бородач презрительно покосился на ружейные дула. — Я только хотел спросить: а мне-то теперь что делать?
Упитанное лицо офицера расплылось в нахальной ухмылке:
— Не знаю, солдат. Можешь к своим вернуться. Хотя, наверно, тебе и назад нельзя… Ну, тогда… — он отступил в сторону «гроба на колесах». — Можешь остаться и подыхать прямо здесь.
— Что?!
Правила игры менялись на глазах. Обман раскрылся. «Паскудина… шантаж… а я-то, дубина, подлецу Лыкову поверил…» — эти мысли, как отдача автомата, пронеслись в сознании коммуниста. Он сжал кулаки, но ринуться на врагов не успел: опережая его движение, раздались выстрелы. Одна пуля попала в живот, вторая в грудь, третья в лицо. Голова здоровяка запрокинулась, и Лом упал плашмя, в судорогах выплескивая кровь на шпалы…
Еще одни гермоворота Комсомольской-радиальной, оформленные совсем не так помпезно, как те, что граничили с Ганзой, находились в противоположном торце станции. Этот выход вообще никогда не открывался, хотя длинный переход за ним, казалось, просился для использования под хозяйственные
Достаточно удобно устроившись на раскладных стульях, два пожилых человека, потрепанные временем, но все еще крепкие, каких можно было встретить на любой станции, неспешно коротали свою смену. Они были знакомы уже много лет и, пожалуй, только тут, в ночном спокойствии, могли отвести душу: поговорить не только об очередном уменьшении порций продуктового пайка или пропущенной завхозом станции выдачи мыла. Изредка посматривая чуть слезящимися глазами на полукруглые стены, сохранившие первозданный декор (на ярко разрисованных плитках рабочие что-то героически строили, а колхозницы вели нескончаемую битву за урожай), старики продолжали давний спор:
— …Хорошо, тогда поясни, Семеныч: что заставляет человека схватить, например, оголенный провод? Притом он знает, что тот под напряжением. Если это его мозги решили пошутить, они, что же, смерти хозяину желают? Он же от инфаркта может помереть!
— Почему бы и нет? Что-то вроде замаскированной попытки самоубийства. Возможно… погоди, Михаил, не перебивай… я говорю: возможно, твой гипотетический человек не хочет жить. В нашем положении это более чем естественно. Но открыто покончить с жизнью неприемлемо для человеческой психики. Инстинкт самосохранения, знаешь ли, и все такое. В этом случае подсознание ищет способ осуществить тайное желание. Причем — способ, психологически безопасный для сознания.
— Что же получается? Он, типа, скрытный самоубийца?
— А чего удивляешься? Мы все тут такие. Думаешь, почему продолжаем отстреливать друг друга? Просто всем уже охота сдохнуть поскорей, чтоб больше не видеть дерьмо вокруг и не барахтаться в нем.
— Стоп! Погоди! Не вяжется! Он только что женился…
— Хм… Да, это странно… Могу тогда предположить, что его бессознательное дало разрядку накопившемуся негативу. Слило, так сказать, нервное напряжение.
— Так, теперь еще раз и по-русски.
— Ладно, попробую объяснить проще. Каждый свой день мы проживаем с чувством смертника, которому уже завязали глаза и поставили к стенке для расстрела. Задумывался ты когда-нибудь об этом? Мы же постоянно чего-то опасаемся. Боимся заболеть, облучиться, поймать пулю, оказаться в желудке какой-нибудь твари, отравиться тухлятиной, которую жрем и пьем. Просто мы настолько привыкли к этим страхам, что перестали их замечать.
— Ну, есть такое дело, согласен.
— Вот-вот. А они, страхи эти, никуда не исчезают. Мы их просто вытесняем на задворки разума. Стараемся не замечать. Они копятся себе и копятся, пока не достигают критической, так сказать, массы. Помнишь мужика, который сначала жену и тещу зарезал, а потом вены вскрыл? Чтоб такого не произошло, подсознание толкает нас на неадекватные на первый взгляд действия. Это вроде предохранительного клапана, чтоб вовремя стравить пар. Мозг выплескивает накопившееся напряжение в самой безопасной форме.