Изображение военных действий 1812 года
Шрифт:
С искренним сожалением узнали войска об отъезде полководца, к которому со дня Бородинской битвы питали глубокое уважение. Рапорт, которым Барклай де Толли просил себе у Кутузова увольнения, заключался в следующем: «Болезненное мое состояние до такой степени увеличилось, и силы мои, как душевные, так и телесные, столь истощены, что я не могу более командовать вверенной мне армиею, почему нахожусь в необходимости сим покорнейше
С прискорбием удаляюсь я от храбрых войск, служащих под начальством моим, ибо желание мое было умереть с ними на поле чести, но болезнь моя сделала меня совершенно неспособным к отправлению моей должности. Я утешаюсь тем, что армия, мне вверенная, за благоденствие которой я бы готов был жертвовать жизнью, остается под предводительством вашей светлости и распоряжением генерала Беннигсена и других генералов».
Так сошел с поприща главнокомандующего полководец, которому в самое трудное время своего царствования император Александр вверил честь и целость главной своей армии и судьбу своего государства, и которого не оценили, а оскорбили современники. Почти сорок лет протекли от той незабвенной эпохи; в продолжение этого времени открылось и объяснилось многое, но все еще великие заслуги Барклая де Толли в Отечественную войну поняты не вполне, и память его не вполне пользуется у нас заслуженной признательностью.
Не переходя еще к дальнейшим обстоятельствам жизни Барклая де Толли, обратимся к неразрешенному еще вопросу: было ли постоянное его отступление от границ до Царева-Займища следствием заблаговременно принятого и императором Александром утвержденного плана, или произошло оно от обстоятельств, не входивших в расчеты при начале войны?
Мы уже приводили выше слова генерала Данилевского, что перенесение театра войны в сердце России произошло не от намерения принятого, но было следствием обстоятельств, которых никакая человеческая прозорливость предвидеть не могла. «Некоторые люди думают уверить, – читаем у Бутурлина, – что намерение завлечь неприятеля внутрь России было заранее принято нашим правительством.
Не желая сознаться, что отступление от реки Немана к Москве неминуемо воспоследовало от малочисленности наших армий, и, напротив, утверждая, что отступление сие произведено было вследствие глубоко соображенного предначертания, они полагают тем придать более блеска нашему оружию.
Но говорящие таким образом должны бы знать, что слава, приобретенная Россиею, не имеет надобности в пособии хитрости и лжи: 1812 год был пробным камнем, открывшим сокровища, которые Россия заключает в недрах своих, и потомки наши всегда с гордостью вспоминать будут о сей достопамятной эпохе истории своего государства.
Одного справедливого описания событий достаточно уже для доставления отечеству нашему удивления современников и потомства. Впрочем, лесть бывает иногда столь неискусна, что, думая приукрасить происшествия, ей излагаемые, в самом деле унижает оные. Действительно, допуская предположение, что армии наши могли бы держаться на реке Немане, не возлагают ли на них ответственность за разорение миллиона мирных жителей, которых они могли бы защитить?
Дабы показать дела в истинном виде, мы просим читателя заметить предположения генерала Барклая де Толли, сразиться с неприятелем под Витебском и Дорогобужем, и наступательное движение к Рудне, произведенное Российскими армиями после соединения оных под Смоленском.
Сверх того, огромные магазины, учрежденные нами в Литве и которые посчастливилось нам истребить, не ясно ли доказывают, что совсем не полагали отступать с такой поспешностью, с каковой сие произведено было? Поистине, мы отступили сперва к Смоленску, для того чтобы соединить обе наши армии, ибо находили себя слишком слабыми, а потом от Смоленска к Москве, дабы сблизиться к своим подкреплениям.
Конечно, неоспоримо, как мы уже и сказали, что император Александр, единожды начав войну, вознамерился вести оную до последней крайности и, вследствие того, решился на отступление, сколь бы оное не могло случиться продолжительным, однако же от таковой решимости, востребованной тогдашними обстоятельствами, еще весьма далеко до исполнения заранее сделанного предначертания.
К тому же, какое было бы последствие сего мнимо превосходного предначертания, если бы Наполеон остановился у Смоленска? И всяк согласится, что нельзя было предвидеть того, чтобы французский император решился перейти за реку Днепр в течение одного похода».
Не ограничиваясь сочинениями Данилевского и Бутурлина, приведем слова еще одного достойного свидетеля и участника достопамятной войны 1812 года, принца Евгения Вюртембергского, который, и по родственной связи с нашим императорским домом, и по близким отношениям своим к главным начальствовавшим лицам нашей армии, мог быть поставлен, – и, судя по словам его, был поставлен, – в известность насчет истинной цели наших действий в эпоху нашествия Наполеона.
Принц говорит: «Весной 1812 года, когда меня назначили начальником дивизий во 2-м корпусе, план действий был уже готов у русских. В пользу оснований, которыми руководствовались при начертании его и который состоял в систематическом отступлении, громко говорили современные успехи Наполеона в Португалии. Россия представляла собой еще более выгодных условий к выполнению подобного плана, который, можно сказать, ей только одной свойствен.
Ясно, что, при бесчисленных средствах Наполеона и при его характере, все спасение наше зависело от самой осторожной осмотрительности и от умения воспользоваться местными выгодами. Что до меня касается, то я твердо надеялся на успех, чему могу представить неоспоримые доказательства, и надежды мои основывал на решимости самого императора Александра – действовать таким образом. Я был уверен, что необходимость отступательной войны непременно обнаружится сама собою, и что тогда сами порицатели предположенной системы действий подчинятся ей по собственному убеждению.
В описываемую мной эпоху не все, однако, русские разделяли это мнение; напротив, много слышалось голосов в пользу наступательных действий, или, по крайней мере, в пользу самых упорных оборонительных, так чтобы каждый шаг земли был уступаем не иначе, как с боя. Конечно, правительство не обращало внимания на эти толки, но они не остались без влияния на дух войска. Правда, мужество и твердость не покидали солдат ни на минуту; однако от постоянных приказаний отступать неминуемо закралась какая-то безнадежность.