Изольда Великолепная
Шрифт:
– Когда?
Юго ведь ждал. Он был послушен, но любое ожидание имеет предел.
– Я скажу когда.
– Месяц? Год? Два? – Юго нужно было знать. Мир уже опутал его сетью обязательств. И с каждым днем она становилось прочнее.
– Не вы ли утверждали, что умеете ждать? И будете ждать столько, сколько понадобится? Не сами ли назначили цену? Она была принята.
Юго не нашелся, что ответить. Наниматель был в своем праве. Это злило.
– Видите? – он указал на берег, который проступал из темноты. – Там слишком
– За что вы так его ненавидите?
Кайя Дохерти подошел к жене, заслонив ее ото всех. Удобная мишень. Большая.
– Ненависть? Отнюдь. Где-то мне его жаль. Я просто хочу изменить этот мир.
Юго многое мог бы рассказать о том, как меняются миры. Но разве его спрашивали? Наниматель, как и все до него, свято верили в собственную правоту. Пусть их. Задача Юго – вовремя нажать на спусковой крючок. А что до остального, то… все почему-то забывали о цене
День шестой. Вчерашняя непогода за ночь переродилась в бурю. Я с замковой галереи смотрю за черным морем, которое рвется к берегу и, не сумев сдержать себя, разбивается в кровь.
У моря кровь соленая. В этом оно близко с людьми.
– О чем думаете, леди? – Майло забрался на подоконник с коленями и, приклеившись к стеклу, глядела на бурю с жадным любопытством, которое свойственно лишь детям.
О чем я думаю?
Не знаю.
– Смотрите, корабль! – Майло тычет пальцем в белую щепку на горизонте, что отделяет темное небо от темной воды. – Сейчас разобьется!
– Или нет.
Майло уже не слышит. Он увлечен кораблем, который дерзнул бросить вызов буре, и не замечает моего ухода. Мне страшно: я никогда еще не судила людей.
Я не сумею.
Кто я, чтобы определять, виновен человек или нет? И если от моего слова зависит чья-то судьба, то как сказать правильное слово? Но Нашу Светлость ждут в Зале Суда. И Магнус долго, нудно рассказывает о том, что мне предстоит сделать.
Семеро.
Непредумышленное убийство в трактирной драке. Смягчить приговор…
Паренек переступает с ноги на ногу. Он боится Кайя, меня, Высокого Совета, собственной тени, которая дергается, словно припадочная. И даже будто бы не слышит. А поняв, что вместо виселицы его ждут три года на каменоломнях, падает на колени, благодаря.
Незаконная работорговля и преступный сговор. Оставить без изменений.
Трое. Держатся уверенно. Говорят тихо, но так, что я слышу каждое слово. Наша Светлость должны понять, что некоторые обвинения суть клевета… и не отправит на смерть людей невиновных…
Отправит.
Мне тошно: я никого никогда не приговаривала к смерти сама. Но ярость Кайя – лучшая поддержка.
Многоженство. И сутуловатый лысый мужичок, который выглядит совершенно несчастным, он словно не понимает, как сюда попал. Он не стал бы ничего просить, а вот жены… все пятеро рыдают.
Многоженец отделывается штрафом.
– Ты все делаешь верно, – шепчет Кайя.
Надеюсь.
Мошенничество… снова убийство, на сей раз из ревности…
Я делаю так, как сказано, но каждый раз все равно боюсь оступиться. Ценой – чужая жизнь.
Последнее дело. Она ни о чем не просит, эта женщина с блеклым лицом и мертвыми глазами, точно заранее смирившаяся с участью. Смотрит на собственные руки, на кандалы и цепи.
И я не знаю, что делать. Магнус сказал решать самой.
Она убила мужа, и ни о каком состоянии аффекта речи не идет. Она напоила его и, привязав к кровати, истыкала ножом. А после сама вышла к страже.
Созналась.
Но если все так просто, то…
Я снова и снова просматриваю бумаги, пытаясь найти ответ на вопрос, и понимаю, что никто его не задавал. Значит, придется мне.
– Скажите, зачем вы это сделали?
Она вздрагивает, но упорствует в молчании.
– Он вас бил?
Кивок.
– Поэтому?
– Нет, – голос у нее неожиданно громкий. – Он… он продал наших детей, леди.
– Вы обратились с жалобой к гильдийному старшине? – Кайя нарушает молчание.
– Да. Он сказал, что я ошибаюсь. И мои дети… умерли. Все трое. Он сам тому свидетель. Я пошла в храм, но… зачем отдавать вам то, что я сама могу сделать?
И как мне быть сейчас? Кайя молчит. Магнус тоже. Совет ждет – шакалья стая, готовая растерзать меня. И словно со стороны слышу собственный голос:
– …три года рабства…
Совет недоволен. О нет, Совет в ярости. И Макферсон встает:
– Ваша Светлость, ваш супруга не понимает, что создает прецедент. Женщина подняла руку на мужчину и осталась безнаказанной! Это возмутительно!
– Моя супруга сказала свое слово.
Кайя поднялся и обвел зал таким взглядом, что возмущение как-то быстро улеглось.
– И это слово будет исполнено. Как и все другие слова, которые она скажет во время моего отсутствия.
Ох, чувствую себя… нехорошо так себя чувствую… свежим кормом для белых акул.
– И ослушание будет приравнено к измене.
Спасибо. Я понимаю, что главное – создать правильную мотивацию. Возможно, если хорошенько побить их палками, то они полюбят Нашу Светлость как миленькие.
Кайя подает мне руку, и мы покидаем зал.
Стараюсь идти с гордо поднятой головой.
Розу Тисса нашла на кровати. Нежный цветок, перевитый пурпурной лентой. И записку: «Вы жестокосердны, милая леди. Но тем ярче разгорается пламя любви. Молю вас лишь о благосклонном взгляде. Разве это много?»
Записку Тисса отправила в камин.
А вот обидеть розу рука не поднялась.
Мы вдвоем. И время уходит тонкой струйкой песка.
– Ты все-таки уезжаешь?
– Да.
– Надолго?