Изоляция
Шрифт:
– Назовите себя. Полное имя, дата и место рождения? Каким образом попали в содружество федераций?
На противоположной от меня стороне стола сидит старший смены местных пограничников. Он же и задаёт вопросы.
Интересно, у них тут что, царство универсальности? Тип из наряда по проверке документов уполномочен и на дознание?
Впрочем, я не юрист. Мало ли, как оно положено.
И что ему ответить на всё это? Пока был без сознания, с местной памятью лучше не стало.
– Я затрудняюсь ответить на ваши вопросы, но не злонамеренно. Пожалуйста, подскажите,
Из-за спины доносится едва уловимый шорох (мы здесь не одни? Предсказуемо).
За спиной спрашивающего, проморгавшись, обнаруживаю: не обращая ни на кого внимания, что-то листает в планшете такая докторша, что мысли сами сворачивают куда-то не туда. Или это не врач, а кто-то иная? А белый халат – только реквизит?
– Спрашиваю, чтобы понять, как мне лучше вас убедить, – отвечаю на вопрос, который он только что не успел задать (хотя и очень хотел, судя по его лицу).
– Убедить нас в чём? – из-за моей спины таки выходит ещё один человек, на сей раз одетый в гражданское.
– В том, что я ничего не злоумышляю. Ничего не нарушал, по крайней мере осознанно и в здравом уме и твёрдой памяти. И действительно не помню, что я делал и кем был до того момента, как пришёл в себя в очереди к нему, – указываю глазами на пограничника. – Если я буду доказывать всё это на словах, боюсь, мы с вами никогда не расстанемся.
– Почему? – к паре присоединяется третий.
На этом надета та самая снаряга космонавта. Хозяин подобной приложил меня в спину. Интересно, не тот ли тип?
– Потому что я бы на вашем месте не поверил. Но я-то знаю, что говорю правду. Вот и пытаюсь найти способ это доказать.
Штатский и пограничник переглядываются (хотя на самом деле, конечно, первый – никакой не штатский).
– Вы собирались пересечь границу незаконно? – это старший смены погранконтроля.
– Ещё раз. Клянусь: я не помню, как я тут оказался. Даже не помню, кто я есть. Я понимаю, что у некоторых сотрудников некоторых организаций может возникнуть вполне естественное желание повесить на такого удобного человека все свои нерешенные проблемы, – перевожу дыхание, поскольку дурнота никуда не делась.
Заодно старательно всматриваюсь в нюансы мимики каждого из троицы, надеюсь, незаметно.
В воздухе висит что-то недосказанное. Абсолютно искренне предлагаю:
– Если я действительно в чём-то виновен, пожалуйста, предъявите обвинение?
– Жажда конкретики? – с нечитаемыми эмоциями роняет пограничник.
– Конечно. Чёткая ясность – всегда плюс.
Не хотелось бы верить, что в таком очаровательном месте с парящими в воздухе экранами не работает самая банальная презумпция невиновности. И доказывать тут нужно не вину, а ту самую невиновность.
"Космонавт" тоже порывается что-то сказать, но штатский останавливает его поднятой ладонью:
– Пусть скажет всё. – Затем поворачивается ко мне. – Что-то ещё?
– Как у нас насчёт медицины? – без проблем выдерживаю его взгляд.
Возможно, потому, что просто не понимаю, чего здесь надо
– А на что жалуемся? – он подчёркнуто спокоен и корректен.
Модель в белом халате, что интересно, остаётся безучастной к теме. Не к месту, но любопытно: кто она такая? И что тут делает?
– Не помню, кто я и где. Не представляю, кто вы. Имею интуитивное ощущение, что по медицине это не норма. Кстати! – в голове всплывает деталь с прошлой работы. – У нас есть доступ к средней руки специалисту с э-э-гэ?!
– Зачем? – кажется, стратегической инициативой здесь безраздельно владеет штатский.
– На энцефалограмме же видно, когда человек врёт.
Теперь уже все трое очень странно переглядываются, а я добавляю:
– Я не врач, но любой невропатолог подтвердит: когда кто-то говорит неправду, или не говорит правду, у него задействовуются совсем другие участки коры. Просто опрос под энцефалограф – тот ещё геморрой. Зато технически, насколько знаю, процедура должна признаваться даже в суде.
– На предмет чего признаваться? – уточняет местный пограничник либо его аналог.
Не похоже, что он очень рад либо оптимистичен.
Интересно, я сейчас на правильном пути?
– На предмет достоверности. Не знаю деталей, но при определённых условиях суд принимает подобное экспертное заключение, как доказательство правдивости. – Чистая правда.
По крайней мере, правда там, откуда я родом. Суд, конечно, не самый обычный; да и разбирательство должно происходить по весьма определенному поводу (и с подключением департамента внутренней безопасности) – но принцип есть принцип.
– Откуда такая уверенность? – снова штатский.
– Сомнение автоматически трактуется в пользу обвиняемого. Господа, мне уже понятно по вашим лицам, что настало время сделать вам то самое предложение.
Все трое, не стесняясь, слегка подаются вперёд.
Становится понятным, что имеет место самая обычная рутина, а никакое ни серьёзное разбирательство. Если бы ещё не фиксаторы и это кресло.
С другой стороны, чёрт его знает, чем этот антураж продиктован.
– Давайте прекратим ломать комедию. Мы с вами неплохо представляем примерные границы конца ваших полномочий и начала моих прав. Не могу загнуть пальцы, пожалуйста, считайте за меня. Первое. Моё требование срочно пригласить сюда дежурного прокурора: каким образом его оформляем, чтобы ваш отказ не обсуждать потом в суде? Или ведётся запись и хватает устного заявления?
Да. Попал. Понятно по их лицам.
Миры разные, а процессуальные правила весьма похожи.
– Второе. Вместе с подписанием протокола моего опроса автоматически поднимается вопрос моей дееспособности, – продолжаю. – Более того. Я буду всеми доступными способами требовать освидетельствования, поскольку легко докажу: дееспособным не являюсь. Соответственно, опрашивать сейчас вы должны не меня, а моего законного представителя.
Штатский явно лучше прочих ориентируется, как и владеет мимикой. Правда, его взгляд ничего и не пытается скрыть: смесь недовольства и раздражения.