Изотопы для Алтунина
Шрифт:
— Ты говоришь по-английски? — обрадовался Алтунин; наконец-то он обнаружил напарника, с которым можно будет практиковаться в произношении.
— Ну, это громко сказано. Если хочешь создать впечатление, будто знаешь какой-то язык, заучи, как попка, десяток пословиц, и когда тебе задают вопрос, который ты не в состоянии понять, произнеси глубокомысленно одну из них, а потом замыкайся в гордом молчании. Пусть разжевывают! Один иностранный гость что-то спросил у меня. Я ему в ответ: don't wait for dead men's shoes, что значит в переводе: не коси глаз на чужой квас. Он от смеха чуть не окочурился. Оказывается, иностранец поинтересовался, есть ли у меня жена.
Алтунин тоже от души
— Уморил, матрос! Беру твой метод на вооружение.
— Ну, а индивидуализм и эгоизм в человеке, если хотите знать, идет от скуки, — изрек Пчеляков.
Алтунин и Букреев переглянулись.
— От скуки, от скуки! — многозначительно подтвердил он. — В жизни красота должна быть, мужички. И романтика. А живем мы порой без романтики. Все когда-то были пионерами, все были комсомольцами, к тесному общению привыкли. А теперь что получается? На заводе между людьми чаще всего устанавливаются сугубо деловые отношения. После работы все торопятся домой: у Букреева жена, сын, Алтунин стрелой летит в институт. И хотим мы того или не хотим, возникает разобщение. А оно противно человеческому естеству. В любом возрасте человек жаждет общения. Можно, понятно, общаться по ресторанам, а можно и еще что-то придумать. Более романтичное и красивое, а?..
Сергею было хорошо с этими ребятами. Он тоже припомнил свой недавний разговор с Белых и подумал, что и они тут втроем, по сути, продолжают его. Формирование каждого трудового коллектива идет по двум принципиально важным направлениям — профессиональному и нравственному. Второму из этих двух принципов не всегда придается такое значение, какого он заслуживает. А этот-то принцип и есть наиболее важный.
Букреев и Пчеляков помогли Сергею прояснить до конца то, над чем он ломал голову с того самого дня, как перешел работать на уникальный гидропресс.
После этой никем не запланированной, нигде не предусмотренной дискуссии в сквере Алтунин стал все чаще встречаться с Букреевым и Пчеляковым за пределами своего цеха. Вместе бывали в Доме культуры, на стадионе, в молодежном кафе. Да и жена Букреева Люся оказалась гостеприимной хозяйкой. Вскоре к ним пристал Носиков, потом Тошин. А однажды в выходной домой к Алтунину нагрянула вся бригада, и он всех снимал на кинопленку; заставлял позировать, каждый раз подчеркивая смешное в характере или привычках. Фильм «Вот такие мы и есть» получился настолько забавным, что его даже демонстрировали и в других бригадах.
Киносъемочными аппаратами обзавелось еще несколько человек, возник самодеятельный кружок кинолюбителей. А у Сергея добавилась еще одна нагрузка — обучать каждого искусству съемки. Увлечение это у ребят с гидропресса оказалось сильным и длительным. Пчеляков усердно переводил кинопленку на свою невесту Дину: «Дина у станка», «Дина на занятиях в спорткружке», «Дина— участница художественной самодеятельности». Должно быть, добрая половина его получки уходила теперь на кинопленку, а он только отшучивался:
— Хотел снять еще фильм — «Дина и ее мама», но мама сразу же перешла к делу: «Нечего девчонке голову морочить, пора жениться». Как говорят англичане: nod is as good as a wink to a blind horse — намек ясен.
Иногда они всей бригадой отправлялись в тайгу. Плыли по сибирским рекам. Вытащив байдарки на песок, сидели на камнях и глядели поверх макушек лиственниц в синее-синее небо.
Ко всем чертям железо! Всякое: и горячее и холодное. Долой с души окалину! Забыты на время все заводские проблемы и даже привычные эти слова: технология, автоматизация, механизация... Живут же люди без них — без нервной тряски, без предельно сжатых сроков, без каждодневных взлетов и падений! Здесь мир поэзии!
У
— Погляди, вон вигвам, вон тропа и охотничья хижина, вон плоскодонка, вон кукурузное поле, вон вырубка, вон простая изгородь и деревушка в глухом лесу... Погляди, вон многоцилиндровые паровые печатные станки и электрический телеграф, протянувшийся через континент... Погляди, мощные и быстрые локомотивы отправляются в путь и свистят, вздыхая на бегу... Погляди, а вон это я бреду по штатам, появляюсь то в поле, то в лавке, слоняюсь, всеми любимый, в обнимку с ночью и днем...
Тут угадывался знакомый Алтунину ритм, будто поэт ковал слиток своей поэмы. Это был ритм давней и далекой жизни: так думали сто лет назад. А звучало по-современному.
У сибирской тайги тоже были свои ритмы, свои вещи и явления, которые можно было бесконечно называть, не раскрывая их внутреннего содержания: желтый ягель, как опара; зыбкие, как холодец, болота; сосна, сваленная бурей; темнеющие чащи, глубокие пади; солнечные пятна песка; тетерева и глухари в кедровнике; каменные осыпи; натеки теплой смолы; хрусткие ветки и запах вереска; капли росы с бересклета; сочная темная хвоя; далекий бор в синей дымке; желтогрудая синица, перепархивающая с ветки на ветку; безлесные вершины горных хребтов; писк бурундуков; гряда красноватых скал; широкие, похожие на лопухи, листья кукольника; ярко-розовые цветы кипрея; бородатый лишайник, свисающий с деревьев; светло-зеленые лиственницы; колонны осиновых стволов; зеленая таежная вода; ярко зеленеющий лес на отдаленном горном склоне; ложе прозрачного ручья, забитое темно-серыми округлыми валунами; тесно стоящие плечом к плечу сопки...
Тут не было места человеческим тревогам, извечным желаниям человека быть первым во всем и всегда. Здесь жизнь спала, медлительно совершая годовые циклы.
Алтунин мог спокойно лежать на прохладной траве, думать о Кире, грезить о звездных кораблях. Он мог так же спокойно бродить по тайге и размышлять о чем угодно. Или подняться на перевал и дышать резким, пронизывающим ветром. Покой был разлит вокруг, покой и солнечная тишина.
Но странное дело, и Алтунин, и все остальные даже здесь, среди пихт и сосен, говорили о ковке. Покоя не было в их душах. Они слишком глубоко вошли в заводскую жизнь. И здесь только переосмысливали ее, придавая ей еще большую значимость. То был их взлет, когда вдруг начинаешь понимать и прошлое, и настоящее, и будущее, когда лукавые мелочи повседневности отлетают от тебя, как «угар» от слитка. Ты как бы начинаешь видеть корень всего: человек живет не для себя, а для людей, и весь он принадлежит им. Что есть ты в потоке бытия? Какую бы гордыню ни носил в своей груди, ты живешь для народа и не жди от него похвалы, старайся не ради похвал. Только в таком бескорыстии значимость твоего существования. С достоинством пройди сквозь победы и поражения, не ища уединенной внутренней свободы. Тому, кто с народом, она не нужна...
Все это они открывали друг другу у вечерних костров. И если даже Алтунин рано или поздно должен будет уйти и уйдет из бригады, все это не исчезнет из их жизни, — в это он верил твердо.
Из больницы Скатерщиков вышел бледный, осунувшийся, но задора не утратил. Зашел в прессовое отделение, окинул хозяйским взглядом пролет, спросил у Сергея:
— Ну как, справляешься? Слышал, вроде впустую куете?
— Почему же впустую? Ковали опытные валы.