Изумрудное оперение Гаруды
Шрифт:
Эту способность постигать истинный настрой чужой души Субандрио объяснял тем, что индонезийцы еще не оторвались целиком от природы, которая не терпит обмана, не утратили связи с ней. Они — часть ее и инстинктом осознают, кто перед ними: друг или враг. По мере того, говорил доктор, как индонезийцы будут все в большей мере втягиваться в жизнь, насыщенную порожденными индустриальным веком условностями, они будут утрачивать это природное чутье. От рассуждений эскулапа веет идеалистическим романтизированием «неиспорченности», первобытности человека. Но есть в них и доля истины. Она в том, что на доброе отношение вправе рассчитывать только тот, кто сам непритворно добр. Если для джакартцев старшего поколения неторопливая беседа может стать приятным
Нельзя сказать, что столичный экран полностью, как во многих развивающихся странах, отдан во власть зарубежных фильмов. Индонезийская киноиндустрия сравнительно мощная, выпускает до 80 полнометражных лент в год. По объему производства она первая в Юго-Восточной Азии.
К сожалению, в последние годы местные студии художественную значимость фильмов стали приносить в жертву коммерческому успеху. Отсюда неизбежное, слепое подражание кассовым фильмам Запада, перенос в индонезийскую действительность не понятных рядовому зрителю реалий. Кого, например, могут тронуть мелодрамы «Жизнь — не сцена» и «Не лишай меня жизни», отснятые в 1981 году? В обеих смакуются надуманные проблемы из жизни нуворишей и дипломатов. Простые джакартцы смотрят их как сказки из жизни инопланетян.
Большой популярностью пользуются фильмы-ужасы с колдунами, вампирами, злыми духами и прочей нечистой силой. В нашумевшей во время моего пребывания в Индонезии «Спектральной женщине» мастера черной магии заклинаниями отрывают противникам головы, поднимают мертвецов из гробов, но отступают перед правоверным мусульманином. Джакартцы в отличие от западного зрителя ходят смотреть леденящую кровь жуть не только ради того, чтобы пощекотать себе нервы. Большинство из них верит в мистику и все происходящее на экране воспринимают всерьез.
Успехом у зрителей пользуются комедии. В Джакарте популярны несколько групп комиков. Одну из них возглавляет «дядюшка Джоджон», позаимствовавший у Чарли Чаплина характерные походку, усики и костюм. Его комизм — в нелепости ситуаций, в которые он попадает. Некоторые из них нам бы показались наивными, другие — просто неприличными. «Дядюшка Джоджон», например, садится на подложенную к нему на стул канцелярскую кнопку, или на него, спрятавшегося в кустах, мочится прохожий. В Джакарте, где облегчающийся среди бела дня на виду у всех мужчина — картина повседневной жизни, такие кадры вызывают дружным смех.
Если среди выпускаемых индонезийцами лент все же попадаются фильмы с социальным звучанием, высокой художественностью, то обильно поставляемые в Индонезию гонконгские кинокартины нельзя назвать иным словом, кроме как «псевдо». Расположенные в Гонконге студии «Гоулден Харвест» и «Шоу Бразерс» выпускают три типа фильмов: с сюжетами ужасов, «исторические» и о героях кунфу — китайской разновидности каратэ. О том, что это поточное производство, далеко отстоящее от искусства, говорит хотя бы тот факт, что для съемок очередной ленты гонконгским режиссерам требуется от трех дней до недели.
Кошмарные истории с летающими гробами, привидениями, кровожадными ведьмами индонезийцы еще смотрят. Все из-за той же любви к сверхъестественному. Но фильмы о «героях» династии Минь собирают только аудиторию китайского происхождения. Их можно было бы назвать «китайскими вестернами» за то, что они похожи друг на друга как пятаки. Сюжет всегда один и тот же. Очаровательная молодая женщина вынуждена стать воином, чтобы отомстить за смерть отца, мужа или свою поруганную честь. Преодолевая одно препятствие за другим, она поражает многочисленных врагов сверкающим, как молния, в ее руке мечом. Кульминация — поединок с архиврагом где-нибудь в окутанных туманом горах. Непобедимым мстителем может быть юноша. Своего триумфа он может достигнуть не с помощью меча, а посредством молотильного цепа... и так далее. Разнятся детали. Зритель же всегда уходит еще раз «убежденный» в неизбежности торжества справедливости.
В Индонезии китайская община насчитывает около десяти миллионов человек. Взаимоотношения с ней всегда были щекотливыми — экономической и политической, внутренней и внешней — проблемами. И правительственные цензоры бдительно следят за тем, чтобы экран не стал источником их усугубления.
В отличие от экрана остро социален джакартский современный театр. В районе Чикини находится комплекс Таман Исмаил Марзуки. Кроме кинотеатра, выставочных залов, библиотеки, планетария он включает несколько сцен, на которых регулярно дают представления ведущие студии столицы и других городов. Профессионального драматического театра в нашем представлении в Индонезии нет. Есть драматурги, режиссеры-постановщики, актеры. Но сцена для них — страстное увлечение, призвание, а не главный источник средств к существованию. В большинстве своем они любители, не имеют специального образования, но зато обладают даром к перевоплощению, цепким, острым глазом, способностью к сопереживанию, богатой мимикой, пластикой. Труппы, как правило, состоят из молодежи. Со свойственной молодости безоглядностью они смело бичуют социальные пороки, защищают правду, борются за справедливость, порой вступают в конфликт с властями. Подготовленный Фредом Вибово по мотивам гоголевского «Ревизора» спектакль «Генеральный инспектор» зрители так и не увидели. Уже были расклеены афиши, распроданы билеты. Но когда театралы собрались в Таман Исмаил Марзуки, то у дверей театра их встретили полицейские. В последнюю минуту цензоры узрели в постановке сатиру на местную администрацию.
О безжалостности, безнравственности капиталистического Молоха, поднимающемся на борьбу против него рабочем классе говорилось в спектакле «Тени в городе». Деревенская девушка приезжает в город в поисках работы, с головой погружается в омут физических и моральных унижений, но не сгибается и находит смысл жизни в рядах бастующих фабричных рабочих.
Автор и режиссер этого спектакля — Индранагара — смело сочетал элементы индонезийского традиционного сценического искусства с авангардными приемами западного театра. Ему удалось из таких, казалось бы, несовместимых элементов вылепить цельный, идущий на высоком накале человеческих страстей, подчиняющий и волнующий зрительный зал спектакль. Он был бы понятен зрителю любой страны, ибо поднимавшиеся в нем проблемы даны в глубоко философском, общечеловеческом звучании. После представления драматург в беседе со мной так сформулировал цель постановки:
— Капитализм — зверь, пожирающий и тело, и душу человека. Моя пьеса зовет к восстанию против него. Если дать этому монстру победить, то мы все станем тенями в городе, где господствуют деньги.
Любопытен подвизающийся на городских подмостках театр лудрук. Он зародился в первые годы независимого существования Индонезии, когда весь народ не на жизнь, а на смерть отстаивал вновь приобретенную свободу. Лудрук сродни нашему послереволюционному театру синеблузников. Он носит такой же агитационно-пропагандистский характер. В свое время разъезжал по всей Яве, посещал базы отрядов сил национального освобождения, звал к оружию, воспевал идеалы революции.
Этот начальный период в истории труппы, сопряженный с частыми и опасными разъездами, обусловил некоторые особенности лудрука. Театр не мог брать с собой в поездки женщин, поэтому все женские роли играли мужчины. И играют до сих пор, но уже в силу традиции. Кроме того, труппы не имели возможности тщательно репетировать каждый спектакль. Материал для представлений брали на ходу, прямо из жизни. Так сложилась вторая традиция. И сейчас постановщик спектакля не имеет написанного сценария. Он просто рассказывает актерам краткое содержание своего замысла, а актеры сами уже перед зрителями придумывают диалоги, мизансцены. Лудрук, таким образом, в полном смысле слова театр импровизации.