Изверг
Шрифт:
Малосрочник дрожал. Старался скрыть дрожь, но все видели: он дрожит и сомневается. И опять сплюнул, на сей раз на пол.
— Ты откуда?
Новенький зевнул. Два раза.
— Из СИЗО.
— Да я, блин, смекаю, что из СИЗО, мать твою. Документы при себе?
Третий зевок.
— Слышь ты, Малосрачник, или как тебя там! Ты не хуже меня знаешь, что брать с собой в отделение приговор не положено.
Малосрочник раскачивался, вправо-влево, вправо-влево. Пер давно сыграл в ящик, окочурился без яиц, шип конфисковали как вещественное доказательство, в качестве которого он фигурировал
— А мне насрать, что тебе положено! Я хочу знать, что ты натворил, мать твою, на хрена мне тут гребаные насильники и стукачи-педики!
Странно, каким тесным вдруг может оказаться помещение, как буквы, складывающиеся в слова и фразы, могут отскакивать от стен, захватывать все пространство, всю силу, словно нет вокруг больше ничего, только дыхание, тишина и ожидание.
Подойти еще ближе новенький не мог, но подошел. И прошипел, брызгая слюной:
— Приключений ищешь на свою жопу?
Одному из них надо бы уступить, хотя бы опустить взгляд. Однако же нет.
— Так вот, заруби себе на носу раз и навсегда, Малосрачник. Никто — понял? — никто не смеет называть меня стукачом-педиком или насильником. И если какой-нибудь хренов алкаш-онанист разинет варежку, дело может кончиться очень плохо. — Новенький тыкал Малосрочника в грудь указательным пальцем. Несколько раз и довольно сильно. Он по-прежнему шипел, только теперь на тюремном романи: — Хункар ди рутепа, бюробенг?
Он еще раз ткнул Малосрочника в грудь, повернулся и пошел назад к дальней камере, к той, где дверь стояла нараспашку.
Малосрочник не шевелился. Проводил новичка пустым взглядом, увидел, как он исчез за дверью, потом посмотрел на Хильдинга, на остальных. И крикнул в опустевший коридор:
— Какого… какого хрена!
Никого. Открытая дверь и указательный палец, тычущий в грудь. Малосрочник снова крикнул:
— Блин, раклар ди романи, чавон?
•
Леннарт увидел, что он уже там, возле башни на восточной стороне стены. Обычно они встречались здесь в обеденный перерыв или вечером после смены. Нильс снял китель, закинул на плечо. И выглядел совсем молодым, как мальчик перед свиданием.
Приближаясь, Леннарт успел заметить его за несколько секунд до того, как сам был обнаружен, Нильс смотрел в другую сторону, откуда обычно приходил Леннарт. Сегодня Леннарт обедал с Бертольссоном в городе, они выбрали «Постоялый двор» возле рыночной площади, там подавали говяжье филе с вареным картофелем и свежим стручковым горохом. Бертольссон потом высадил его у проселочной дороги, Леннарт объяснил, что должен остаток пути пройти пешком, побыть наедине с собой, постараться понять, что же все-таки произошло. Все эти микрофоны, ручки, камера у лица. За несколько полуденных минут он побывал во всех гостиных, где сложилось свое мнение о том, как вообще-то должны функционировать тюрьмы.
Ветер не унимался.
А ведь три с половиной недели царило полное безветрие. Жара без малейшего дуновения, нескончаемый антициклон над Скандинавией, из-за которого люди потели, становились раздражительными, вечно где-нибудь чесалось, вечно кто-то мешал.
Нильс улыбался. Увидел Леннарта и не смог устоять на месте, пошел навстречу, бережно обнял и не отпускал, поцеловал в лоб, погладил по щеке.
— Ты видел?
— Видел.
Они шли по траве на расстоянии друг от друга. До опушки семьдесят метров. Поравнявшись с первыми елями, на ходу взялись за руки, крепко-крепко.
— Органы сделали все возможное.
— Хватит пережевывать одно и то же.
— Психотерапия средой. Лекарственная терапия. Групповая. Индивидуальная.
— Для них дело не в том, что сделали или не сделали ты и органы. Это же телешоу. Развлекательная передача. Козел отпущения крупным планом, камера раздевает его догола, заставляет потеть, заикаться, хлопать глазами, редакция в восторге, а зрителям в креслах и на диванах главное — похохотать над кем-нибудь, лишь бы забыть собственные скандалы и конфликты, лишь бы поскалиться над тупицей чиновником. Плюнь ты на них. Речь не о содержании. А о том, чтобы попасть в точку и поднять рейтинг.
— Нильс, ты что, не понимаешь? Бернту Лунду предоставили всё возможное, а он при первом удобном случае избивает двоих охранников и смывается в город, чтобы подрочить на мертвых маленьких девочек.
Ветер до них больше не долетал. Густой и неухоженный лес вокруг, старые ели и сосны; они шли по тропинке к водонапорной башне, два с половиной километра туда и обратно. Обычно это занимало полчаса, тогда они могли провести еще полчаса за избушкой возле башни, на том месте, где много раз занимались любовью. Туда редко кто забредал, а немногих прохожих они всегда могли увидеть заранее, ведь подойти можно только с одной стороны, дремучий лес создавал вторую стену.
Нильс крепче сжал руку Леннарта, потянул его к избушке:
— Пошли.
— Извини, не могу. Я помню, что говорил раньше, но не могу. Я хочу поговорить с тобой. Только поговорить. Мне нужно избавиться от этой проклятой камеры. Ты такой умный, Нильс. Помоги мне. Поговори со мной. Объясни.
Нильс погладил его по виску, по волосам.
— Любовь моя.
Леннарт прикрыл глаза. Нильс дышал на него и говорил:
— Слушай. Ничего этого больше нет. Я знаю. Бернт Лунд из тех, кого понять невозможно. Он опасен для нас. Опасен для себя самого. Иногда от человека не защититься. На самом деле. Человек — единственное млекопитающее, уничтожающее себе подобных. Один человек может ненавидеть другого, может убить другого, может рискнуть существованием собственной расы, дьявольское существо, единственное с таким стремлением к самоуничтожению. Это правда, непостижимая правда.
Они обнимали друг друга. Там кто-то шел, отрезанный непролазной стеной хвойного леса, поневоле шел в их сторону, он пройдет мимо избушки, как и все остальные, ничего не заметив. Обнимая Нильса, Леннарт вдруг ощутил желание, страсть захлестнула его, он тосковал по Марии, по ее телу, видел ее бедра, искал, жаждал ее.
Пальцы торопливо разворачивали алюминиевую фольгу, дергались, мешая друг другу.
Внутри был плоский коричневый брикет.
Они заказали «стеклянного турка». Глюки от него самое оно, круто вставляло. Оба метались по Аспсосу и отделению X, стараясь перетерпеть часы ожидания. Перемогались изо всех сил.