Изверг

Рослунд Андерс

— Да плевать. Черт с ним, с распорядком. Кто начнет?

Тишина. Все молчали. Густафссон пил кофе, Нильс что-то писал в блокноте, остальные тоже как воды в рот набрали. Кто-то поломал привычный распорядок, и теперь они сидели в полном замешательстве.

Леннарт откашлялся:

— Я могу начать.

Остальные облегченно вздохнули. Ну вот, хоть какой-то порядок.

Бертольссон кивнул ему.

— Я не раз уже талдычил об этом. Но я знаю, о чем говорю. Не забыли, что случилось с Салоненом? А? То-то же. И я не забыл. Черт побери, зэки из отделений

общего режима шастают к киоску и спортзалу одновременно с моими. Вчера снова произошел инцидент. Не вмешайся Брандт и Перссон, все могло бы кончиться очень печально.

Скамья подсудимых. Ни звука. Черта с два, он на попятный не пойдет! Видел, что гантели делают с человеческим телом.

Пока говорил, Леннарт наблюдал за каждым из них. Дольше всего его взгляд задержался на единственной в зале женщине, Еве Бернард. Они и раньше здорово лаялись. Противная баба. Не понимает она тюремных законов и традиций, здешнего распорядка времени, неписаных законов, которые просто существуют и действуют.

Бертольссон заметил осуждающий взгляд Леннарта. Нет уж, обойдемся без препирательств, и он вмешался:

— Ты говоришь о координации?

— Да. Здесь не общество. Не реальность. Тюрьма находится за их пределами. Все здесь об этом знают. По крайней мере, должны знать.

Леннарт не сводил глаз с Евы Бернард. Бертольссон боится конфликта, но на сей раз ему не вывернуться. Не замять, черт возьми, проблему в очередной раз.

— Если какой-то недоумок из общего набрасывается на одного из моих, порядок летит к чертовой матери. Мы это уже проходили. Все рады, что насильника забили до смерти. — Он ткнул пальцем в сторону Евы. — Мерзавец, устроивший вчера заваруху, именно таков. Из вашего отделения.

Неприязнь была обоюдной. Ева Бернард не струсила. Нельзя не признать. Она не испугалась. Глаз не опустила, смотрела прямо на него. Некрасивая, глупая, но смелая.

— Если вы имеете в виду заключенного ноль двести сорок три, Линдгрена, так и говорите.

— Да, Линдгрена.

— Стиг Малосрочник Линдгрен — полная мразь. Когда ему так хочется. Когда не хочется, он примерный заключенный. Тихий, спокойный. Совершенно ничего не делает. Лежит у себя в камере, курит самокрутки. Не читает, телевизор не смотрит, просто убивает время. Отсидел уже двадцать семь лет. Сорок два приговора. Он из тех, что говорят на романи. Бузить начинает, только когда в отделение поступают новенькие и ему надо показать, кто тут на зоне самый бывалый. Иерархия. Иерархия и уважение.

— Да бросьте. Вчера дело было не с новеньким. Он забил бы моего до смерти, если бы их вовремя не обнаружили.

Остальные в комнате зашушукались. Как насчет повестки дня? Бертольссон молчал. То ли ему было интересно, то ли стало невмоготу.

— Давайте начистоту. Речь идет о сексуальных маньяках. Только о них. Тут он себя не помнит. Это больше чем ненависть. Я читала его дело. Можно понять, почему он кидается на них с кулаками. В детстве он сам подвергался насилию. Причем неоднократно.

Леннарт Оскарссон осушил алюминиевую банку. Сладкая газировка. Кофеин.

Он отлично знал, кто такой Малосрочник Линдгрен. И в лекциях не нуждался. Мелкий дилер, для которого тюрьма стала домом, которого на воле каждый раз охватывал такой страх, что он нарочно мочился на стену в надежде, что его увидит хоть кто-нибудь из охранников, а если этого было мало, избивал водителя первого попавшегося автобуса по дороге на свободу; именно так он поступил по истечении предыдущего срока. Он старался через месяц-другой вернуться в то единственное общество, где мог жить, где все знали, как его зовут.

Он перевел взгляд с Бернардихи на Нильса. Нильс смотрел в стол, чертил в блокноте человечков. Ему хотелось увидеть глаза Нильса. Чувствовал ли тот неловкость? Стыдился? Леннарт знал, Нильсу неловко, он даже просил его прекратить стычки с Бернард, говорил, что все ее терпеть не могут и совершенно не замечают, что, как бы там ни было, она делает и много хорошего. Леннарт хотел поговорить с Нильсом об этой окаянной тайне. Их тайне. Ждал, когда Нильс хоть на секунду поднимет голову, но тот продолжал смотреть вниз. Мне нужна твоя помощь, Нильс, посмотри на меня, как нам, черт побери, поступить, ведь я должен рассказать Марии.

— Вы сказали — на романи?

Монссон, новичок, чье имя он не запомнил, из Мальме, вопросительно смотрел на Еву Бернард.

— Да.

— Вы сказали, Стиг Линдгрен говорит на романи.

— Да.

— Что вы имеете в виду?

Ева Бернард улыбнулась. Той самой надменной улыбкой, за которую все ее невзлюбили. Обрадовалась, что больше незачем спорить с Оскарссоном по поводу вчерашнего нападения, теперь инициатива в ее руках. Она обратилась к Монссону-из-Мальмё:

— Ну да, откуда вам это знать!

Монссон новичок, но уже смекнул, что к чему. Больше он перед ней дурака не сваляет.

— Проехали.

— Раньше романи был в ходу. Все заключенные на нем разговаривали. Друг с другом. Язык зоны. Не тот романи, на котором говорят цыгане, а другой, тюремный. Сейчас он уже практически исчез. Только такие, как Линдгрен, еще знают его. Те, кто прожил за решеткой дольше, чем на воле.

Бернард была довольна. Оскарссон накинулся на нее, обвинил в плохом знании тюремных традиций. А она доказала, что прекрасно в них разбирается. Ох и ничтожество, надо быть полным идиотом, чтобы думать, будто последнее слово останется не за ней, ведь так происходило каждый раз, когда он пробовал помериться силами.

Бертольссон наконец запустил проектор. На стене появилась повестка дня. Бертольссон облегченно вздохнул, все едва не накрылось медным тазом, но теперь можно начать сначала. Он хотел было раскланяться в ответ на ироничные аплодисменты восьми инспекторов, как вдруг зазвонил мобильник. Не его, он свой выключил. Как вообще-то полагалось и всем остальным. Усталый директор тюрьмы был близок к взрыву, когда Леннарт Оскарссон встал:

— Это я. Мой телефон. Вот черт. Забыл выключить.

Два звонка. Номер незнакомый. Три звонка. Не стоит отвечать. Четыре звонка. Он ответил: