Изверг
Шрифт:
— Нет, спасибо, — поблагодарил Эверт. — Мы уже отведали помоев. Когда с Йохумом встречались.
Малосрочник и бровью не повел. Если он и отреагировал на сообщение, что они уже допрашивали кое-кого из остальных, то виду не подал.
— Черт! Чаю не хотите. Ну, тогда я сам выпью. — Он взял кувшин с водой, наполнил чайник. Засыпал несколько полных ложек заварки из пластмассовой банки. — Чего стоите? Садитесь!
Эверт и Свен сели на койку. Чистая камера. Пахнет свежестью. На карнизе подвешены душистые шарики. Эверт провел рукой по воздуху.
— А ты неплохо устроился.
—
— Цветы, занавески.
— А у тебя дома такого нет, Гренсик?
Эверт стиснул челюсти, пожевал с закрытым ртом. Свен успел подумать, что не знает, есть ли у Эверта цветы и занавески, он просто-напросто никогда не бывал у него дома. Странно, ведь они хорошо знакомы, часто друг с другом разговаривали, Эверт не раз приходил в гости к нему и Аните, а вот сам он никогда не посещал Эверта Гренса и его квартиру.
Малосрочник налил себе чаю, стал пить. Эверт ждал, пока он поставит чашку на стол.
— Мы ведь несколько раз встречались, Стиг.
— Верно.
— Я помню тебя еще подростком. Мы арестовали тебя в Блекинге, когда ты воткнул железный шип в мошонку своему дяде.
Видения, они снова захлестнули Малосрочника, он увидел истекающего кровью Пера, вспомнил, как хотел кастрировать его, разорвать ему мошонку, а потом расхохотаться.
— Ты ведь понимаешь, есть подозрения, что ты снова взялся за нож. Или как? Мы здесь потому, что считаем: именно ты несколько часов назад зарезал Фредрика Стеффанссона. Понимаешь?
Малосрочник вздохнул. Закатил глаза. Снова вздохнул, спектакль разыгрывал.
— Я понимаю, что есть подозрения. Очень даже понимаю, что я под подозрением. Я — и все остальные в отделении.
— Я сейчас с тобой разговариваю.
Малосрочник посерьезнел.
— Между прочим, одно могу вам сказать: он получил по заслугам. Только это и скажу. Вонючий насильник получил по заслугам.
Эверт слушал. Слушал, но не понимал.
— Стиг. Мы об одном и том же говорим? Конечно, Фредрика Стеффанссона можно назвать по-всякому. Но только не насильником. Скорее наоборот.
Малосрочник поставил чашку, которую нес ко рту. Удивленно посмотрел на полицейских, в голосе сквозило напряжение:
— В каком, блин, смысле?
Эверт заметил, что он удивился, почуял перемену в настроении. Фальши не было. Малосрочник реагировал совершенно искренне.
— В каком смысле? А в очень простом. Ты хоть иногда телевизор смотришь?
— Ну, бывает. А при чем тут это?
— Тогда ты наверняка следил за новостями об отце, который застрелил насильника и убийцу своей пятилетней дочери?
— Следил — не следил. Вначале смотрел. Но мне такое не нравится. Маленькая девчушка… не знаю, сил нет смотреть. — Малосрочник снова кивнул на фотографию на ночном столике, на светлые волосы с косичками. — Я не очень-то смотрел, но понял достаточно. Понял, что папаша этот — самый настоящий герой. Туда им и дорога, мерзавцам. Чтоб им всем сдохнуть! Но при чем тут, блин, здешний насильник?
Эверт обернулся к Свену. Оба подумали об одном. Он снова повернулся к Малосрочнику. Молча посмотрел на него.
— В чем, блин, дело, Гренсик? При чем тут этот насильник?
— Тот папаша — Фредрик Стеффанссон.
Малосрочник встал. Лицо дергалось.
— Да ладно тебе! Брось! Какого черта гонишь всякую херню?!
— Эх, если б херню. — Эверт снова обернулся к Свену, жестом показал на его портфель. — Достань-ка.
Свен открыл портфель, расстегнул молнию главного отделения. Порылся в бумагах и пластиковых папках и наконец достал две газеты, положил на стол. Эверт взял их, развернул перед Малосрочником.
— Вот. Читай.
Две вечерние газеты. Выпущены на следующий день после того, как Фредрик Стеффанссон застрелил Бернта Лунда. Крупные черные заголовки в обоих изданиях, одинаковый текст:
Он застрелил убийцу дочери — и спас жизнь двум другим девочкам.
Рядом две фотографии, те, что судмедэксперт нашел у Бернта Лунда. Следующие жертвы, уже намеченные и сфотографированные, во дворе детского сада в Энчёпинге, обе улыбались, у одной светлые волосы и косички.
Малосрочник долго смотрел на первые полосы газет.
На текст.
На снимки двух пятилетних девочек.
Потом на фотографию в рамке, стоявшую на ночном столике, и на увеличенную, что на стене.
Словно это была она. Словно там, в газетах, была его девочка.
Он по-прежнему стоял.
И кричал.
От авторов
Порой писать роман — странная работа. Сидя за клавиатурой, словно бы управляешь миром, указываешь и говоришь, как он должен выглядеть.
Мы так и делали. Использовали тюрьмы, леса, дороги, которых никто не видел, меняли местоположение детских садов в Стренгнесе и Энчёпинге, использовали кабинеты отдела насильственных преступлений стокгольмской полиции, которых не существует.
С другой стороны, хотелось бы, чтобы некоторые вещи оставались выдумкой, нашими преувеличениями, созданными ради повышения драматичности сюжета и спроса на книгу.
Увы, это не так.
Извращенец, плюющий на себя, занятый саморазрушением, совершенно реален — Бернт Лунд, облизывающий ступни, измывающийся над маленькими девочками, неспособный эмоционально отождествить себя с другими людьми. Он существует. Малосрочник, в детстве подвергшийся насилию и впоследствии втыкавший железные шипы во все, что напоминало ему об этом, — он существует. Фредрик и Агнес Стеффанссон, утратившие единственное, что у них было, и вынужденные затем искать в себе силы жить дальше, несмотря ни на что, — они существуют. Леннарт Оскарссон, презирающий насильников, на которых строит свою карьеру, — он существует. Хильдинг Ольдеус, который потерял способность чувствовать и оттого оглушает себя героином, который, изнывая от страха, сидит за решеткой и, чтобы хоть на время унять страх, лижет зад тем, кто может его защитить, — он существует. Голый Ёран, раз в жизни совершивший ошибку, а затем приговоренный окружающими к пожизненному наказанию, — он существует. Бенгт Сёдерлунд, у которого в красивом саду перед виллой играют красивые дети и который считает, что если закон не обеспечивает безопасность, то он вправе трактовать его по-своему и тем обеспечить безопасность, — он существует.