Изверги
Шрифт:
Но сегодня он уже не тот… Он — матёрый «Волчара». Именно такое «погоняло» ему было негласно прилеплено и уже все — за эти пять лет — его знали как таковым, да и он сам привык откликаться на него. Многие люди в городе слышали эту «кликуху» и неважно — знали они её хозяина или никогда не видели — всё равно невольно осознанно или неосознанно уже уважали, а то и смертельно боялись — не приведи Господь! — встретиться с этим человеком на узкой дорожке. Это ещё тогда, пару лет назад, они однажды решали с помощью жребия — кому убивать. Никто тогда не хотел впервые обагрить руки кровью! Жребий пал на него — он был первым… Трудно было убивать совершенно невинного человека хоть даже он пусть и «отбросы общества» — никому ненужный «бомж».
Дело было до гениальности просто поставлено. Находился обыкновенный бомж, которому предлагалась подработка в виде показательного выступления перед очередным «клиентом», подвергнутым с их стороны вымогательству. Бомжи — как обычно чаще всего пьяницы, да и зачастую к тому же весьма доверчивые люди. Да и подработать — никогда не помешает, а тем более такие-то деньги; я уж и не знаю, сколько именно, но ясное дело, что немало предлагали. То есть надо было кричать любым благим матом, что ОНИ, дескать, СВИНЬИ — и НЕ ПОЛУЧАТ ОТ НЕГО НИ КОПЕЙКИ и это перед человеком которого приведут на него посмотреть.
Естественно, бедная истинная жертва нисколечко не подозревала, что именно ей-то и уготована внезапная жуткая смерть. Да, самая настоящая смерть, которая воистину (коли жертва была закопанная по самую шею в землю и торчать оставалась лишь её голова) в момент всего этого якобы «театрального» представления, смерть — стояла уже сзади с настоящей косой в виде молодого крепко сложенного парня. И никоим образом увидеть её нельзя за спиной! Жертва кричит, что ей приказано по сценарию. Она вопит, надрывается, выполняя условия — зарабатывая деньги и при этом совершенно не знает того что никогда их не увидит и не положит тем более в карман. Уже натренированный удар косой в мощных руках того геркулеса остановит навсегда эти вопли. Свист косы… звук перерубленной шеи… голова, слегка подпрыгнув, вдруг упадёт на бок… А увидавший это… «клиент»… подпишет любые документы… заплатит любые деньги…
Пятая глава: сюрприз…
— …Проходите, будьте как дома, по какому вы пожаловали вопросу, товарищ?.. — скороговоркой пролепетала Татьяна Ивановна, пропуская молодого человека, совершенно ничего не подозревая. Войдя следом за посетителем, она вдруг не поверила своим глазам. Она прекрасно помнила, что пропускала одного человека… В кабинете же находилось: откуда-то и почему-то уже три человека. И упорно не доверяя своим глазам, она как-то поначалу слегка стушевалась, но потом мысленно ещё раз пересчитав тут же посетителей, совершенно потерялась и даже в первое мгновение уже хотела покинуть помещение, уйти прочь из кабинета.
Нет, она не испугалась! Она вошла в некий стопор, оказалась в замешательстве. Она просто никак не могла сообразить, что же произошло… Что это за фокус такой. Смутно подумала, что может как-то обозналась… или не туда вообще вошла. Нет, она прекрасно помнит, кого в последний момент в жизни видела, абсолютно точно помнит и о том, кого и скольких пропустила вперёд себя людей в кабинет. Но вот почему там, оказалось на два — именно, на два человека больше — что за волшебство такое… Откуда? Прям фокус какой-то!.. Она догадаться, допустить сейчас, не имела ни какой возможности. Ну, в общем, трудно угадать, что в тот момент ею вообще двигало.
Так или иначе, перед ней стояли трое молодых парней. Сразу видно: весьма крепкие и сильные (как оценивала она) к тому же довольно-таки симпатичные и даже обаятельные (повторюсь: её оценка); все в спортивных одинаковых костюмах (и почему в таких костюмах? — как из инкубатора — тоже её умозаключение). И все почему-то с одинаковым выражением на лице смотрели на неё как-то странно: по-хозяйски снисходительно одобрительно… Иначе она и не могла определить. Особенно ей, «бросался в глаза» один из них, — высоченный! — которому она по своему росту по её же мнению: «в прямом смысле в пупок дышала».
— Татьяна Ивановна! Куда же вы?! — вывел её едва из оцепенения и всё того же смутного желания покинуть помещение приятный баритон молодого человека, — разговор-то у нас как раз будет здесь — и серьёзный и очень важный… вероятно долгий (в зависимости от вашей сообразительности). Так что уж будьте так любезны, займите, пожалуйста, своё место.
Совершенно сбитая с толку женщина, теперь уже медленно соображала, но узнав всё-таки своё кресло, двинулась к нему. И затем, быстро просеменив, плюхнулась в него. Как будто бы боясь, что его кто-то — вот сейчас вот — займёт и оттуда как из-за кустиков теперь выглядывала на них. Всё так же, никак не приходя в нормальное состояние, располагающее к продуктивному разговору. Дело в том, что она сейчас мысленно металась, шарахаясь от одного к другому: то подозревая в них работников милиции, то налоговой инспекции, а то даже вездесущих «чекистов». Особенно на последних она думала почему-то больше всего. Кагэбэшников или фээсбэшников она никогда в жизни вообще не видела, но зато была очень наслышана про них.
А ещё! её смущал их внешний вид. Но наглость, с которою они себя вели, снова и снова вводила её опять в какой-то «умственный стопор» и она уже совершенно растерявшись, даже представления не имела как ей теперь себя с этими людьми вообще вести. Всё больше и больше её охватывал невероятный страх. Он откуда-то изнутри её сначала подтачивал потихонечку полегонечку, но постепенно всё безжалостнее и наглее пробирался к её мозгам. Уже скрежетал по взвинченным нервам, перерождаясь на конечном этапе в ужас. У неё мелькнуло в голове: «…вот и всё! Дожила старушка; и вот теперь меня посадят в тюрьму… Боже! Что будет с детьми?». Она теперь умоляюще вглядывалась в них и не могла даже пикнуть. Воля её была подавлена. Разрушена! Сейчас она себя конкретно и совсем явственно почувствовала «божьей коровкой».
— Кто вы такие? — наконец нашлась она и, собираясь как-то не умеючи насильственно с духом, вновь умоляюще посмотрела на них. Глаза её бегали в разные стороны не находя объекта постоянного внимания. Потому, она поспешно куда-то спрятала свой просящий взгляд, как бы выключила свет в нём — и как могло бы показаться, теперь замкнулась в себе. И почти тут же, лишь немного внешне успокоившись, но в тоже время устало и обречённо выдохнула. Или скорее простонала, как бы произнеся в душе: «Господи, как я устала!». Мелькнуло, было, вспыхнувшее в ней безразличие — и тут же погасло. Вместо него появилась вновь заинтересованность жизнью. Пытаясь прочесть в их лицах ответы на глубоко волнующие её вопросы, она опять устремила на них свой бегающий взор. Спрашивая, у себя или у кого-то: кто они такие и что им, собственно, нужно от неё. И не найдя в их лицах ничего объясняющего ей, она резко встала и начала нервно метаться туда-сюда у окна. Сжимая и ломая свои кулачки в кулачках, отчего те звонко похрустывали. Но вскоре смутно почувствовав, что и это не облегчает и не объясняет ситуации. Она суматошливо, как бы извиняясь за свою дерзость, села обратно на прежнее место. Татьяна Ивановна подсознательно чувствовала что-то недоброе в этих людях; что-то необычайно сильное и плотоядное, даже хищное и бесконечно злое.
Её душу «вытаптывали» их надменные рисовано добрые — вроде как добрые! — улыбочки, но в глазах, которых присутствовал леденящий душу холод… или даже смерть. Это она чувствовала инстинктивно как животное. Самообладание — с перерывами — потихоньку то возвращалось к ней, а то его категорически выталкивал страх. И этот страх, хоть она и напрягалась — пытаясь, таким образом, победить его — всё-таки всё больше и больше овладевал ею. И тело — особенно ноги — понемногу, по малюсенькой капельке, но и в тоже время совершенно неотвратимо как бы слабело и, в конце концов, вообще переставало её уже дальше слушаться.