Извращённое Королевство

Кент Рина

Я украдкой смотрю на него. Мрачное выражение его красивого лица застает меня врасплох.

— Не надо чего?

Я искренне сбита с толку.

— Не отстраняйся от меня.

— Я не отстраняюсь.

— Я называю это бредом. Ты снова становишься Холодным Сердце для меня.

— Тебе не кажется, что ты этого заслуживаешь? — я свирепо смотрю на него.

— Единственное, чего я заслуживаю, это тебя.

— Новости, Эйден. Ты едва дал мне повод быть с тобой теплой и уютной. Теперь, когда моя голова занята игрой, трудно видеть тебя в позитивном

свете.

— Да?

Нет. Это ложь. Неважно, насколько логично было бы держаться от него подальше, я знаю, что в глубине души, в темных уголках души, быть с Эйденом это единственное, что делает меня цельной.

Он дополняет меня.

И не в Диснеевском стиле. Его тьма говорит со мной на уровнях, которые пугают до чертиков.

Так что, да, возможно, я разыгрываю свою последнюю карту побега. Что? Девушка должна заботиться о себе сама.

— Ты сказал, что отвезешь меня домой позже. — я задираю юбку. — Уже поздно.

— К черту это.

Он берет мои руки в свои. По спине пробегает электрический разряд.

Нет, нет, нет.

Ему нужно перестать прикасаться ко мне, если что-то из этого сработает.

Прежде чем я успеваю убрать руку, он кладет мою ладонь себе на грудь. Мои глаза расширяются от его бешеного сердцебиения. Я всегда забываю, как часто может биться сердце Эйдена.

Как гроза.

Смертоносная, но в то же время живая.

Такая, такая живая.

— Ты в долгу передо мной из прошлого, Эльза.

Иной вид трепета змеится в сердце. Он болезненный и разрушительный. Я смотрю на свои колени.

— Э-это была моя мать, а не я.

— Она мертва. Ты жива. — он наклоняет голову. — Я беру то, что могу.

— Это удар ниже пояса, придурок, — бормочу я себе под нос.

Он знает, как я чувствую себя виноватой в поступках мамы, но, как первоклассный социопат, он использует это против меня.

Эйден приподнимает плечо.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы добраться до тебя. У меня нет границ, когда дело касается тебя, Эльза.

— Эйден...

— Шрам на моей лодыжке образовался от того, что она приковала меня металлическими наручниками к тяжелым цепям. Шрамы на моей спине образовались от того, что она била меня хлыстом снова и снова, пока я не потерял сознание. Не думаю, что она остановилась бы, даже когда я безжизненно лежал на полу.

— Эйден. Остановись.

Он не делает этого. Он вонзает осколок все сильнее и глубже в мою кожу с каждым словом, слетающим с его губ.

— Она не давала мне есть и пить. Мне приходилось ходить в туалет там, где я спал. Она обращалась со мной хуже, чем с собакой, и самое смешное было то, что она никогда по-настоящему не видела меня. Она видела кого-то другого, смотря на меня. Когда я наконец вернулся домой, единственный человек, который мог бы все улучшить, тоже исчез.

Слезы текут по моим щекам к тому времени, как он заканчивает. Губы дрожат, а челюсть болит от необходимости сдерживать рыдания.

Эйден говорит так небрежно, что это пугает

больше, чем если бы он говорил с эмоциями. Теперь я понимаю, почему он не питает высоких чувств. Они были устранены из него давным-давно.

Их избивали, морили голодом и сжигали в огне.

— Ты знаешь, каково это, когда тебя бьют кнутом до тех пор, пока не рвётся кожа? Пока капли крови не упадет на пол? — его челюсть сжимается, совсем чуть-чуть, прежде чем все возвращается в норму. — Это было чертовски больно, особенно для восьмилетнего ребенка, который не знал настоящей боли.

Слово «стоп» вертится у меня на языке, но я проглатываю его.

Эйден пережил эти ужасы, и самое меньшее, что я могу сделать, это выслушать. Даже если он использует мой фактор вины против меня.

Еще более трагично, что он использует свою боль, чтобы удержать меня рядом с собой. Я бы чувствовала себя особенной, если бы моя грудь медленно не превращалась в окровавленное месиво.

— Тебе больно это слышать? — он вытирает слезу под моим глазом подушечкой большого пальца. — Я могу остановиться, если хочешь.

— Ты не должен, — слова выходят сдавленными, умирающими, странными.

— Я остановлюсь, если ты поцелуешь меня и сделаешь это лучше.

Меня пронизывает дрожь. Он сделал все это только для того, чтобы я его поцеловала?

Нет. Эйден может быть бесстрастным монстром, но я знаю, что смерть Алисии повлияла на него больше, чем что-либо еще.

Это была последняя капля, изменившая его навсегда.

— Нет? — он приподнимает плечо. — Стоило попробовать.

Я хватаю его за щеки и прижимаюсь губами к его губам. Эйден на мгновение ошеломлен, но я не останавливаюсь. Я покусываю его нижнюю губу, как сумасшедшая.

Я хочу поцеловать его и сделать лучше.

Нет. Я хочу поцеловать его и заставить все это исчезнуть к чертовой матери.

Эта тень, преследовавшая нашу жизнь в течение десяти лет, должна, блядь, исчезнуть.

Эйден открывается с рычанием. Его поцелуй грубее, чем в любой другой раз, который я помню. Он заявляет на меня права, поглощая целиком.

Интенсивность его страсти воспламеняется, и мы сгораем в совершенно несовершенной гармонии.

На мгновение в этом ужасном мире остаются только он и я. В мире, который превратил его в монстра и отнял у меня мою жизнь.

На мгновение он становится самым важным человеком в мире. Я хочу запечатлеть себя под его кожей, чтобы ничто больше не могло нас разлучить.

Я хочу быть с ним единым целым.

Мысль о том, чтобы жить отдельно, разрушает меня, как ничто другое. Эта мысль пытка, будто тебя держат под водой.

Я тонула и наконец-то выныриваю, чтобы глотнуть воздуха.

Мы отстраняемся, переводя дыхание, но Эйден не позволяет мне покинуть его орбиту. Словно я центр указанной орбиты.

Он прижимается своим лбом к моему. Кончики его пальцев гладят мою щеку, изгиб губ, впадинку на шее, линию ключицы.